Особенности научной картины мира нового времени. История и культурология

17 век – начало культуры Нового времени. Это период, когда происходит формирование новой картины мира. Происходит переход от средневековой теологической, теоцентрической модели (бог является центром мироздания, центром культурного развития) к научной, при которой роль церкви и религиозные представления о мире отодвигаются на второй план. Переход от одной картины мира к другой не происходил автоматически, для этого требовалось время и определенные условия, связанные с изменениями в различных сферах и областях деятельности. Одним из таких условий перехода выступила реформация. Она дала возможность по-новому оценить взаимоотношения человека с церковью. Но само поведение человека, образ жизни становится более светским. Однако, не только реформация, но и многие другие факторы общественного развития способствовали тому, чтобы картина мира трансформировалась в научную.

Вторая половина 16 века – время бурного развития науки, когда сам ход научного развития толкал прогрессивную общественную мысль к тому, чтобы изменить системное представление о мире. Это связано с тем, что в разных областях научного знания совершались удивительные открытия, делались изобретения, которые способствовали изменению общего представления о мире.

Важнейший вклад в развитие новой мировоззренческой платформы вносит философия Рене Декарта. Это философия рационализма, согласно которой человек, благодаря своему разуму может постигнуть все тайны природы, открыть все законы, по которым существует мир. Такое отношение к природе становится фундаментом существования европейской культуры Нового времени.

Важнейший вклад в развитие этой культуры вносит философия английских просветителей Гоббса и Бэкона. Это философия, которая основана на принципах эмпиризма, т.е. на накоплении предварительного опыта, на обнаружении связей между различными явлениями действительности и стремлении вывести некие общие закономерности из обнаруженных фактов.

Таким образом, философия Нового времени дает обществу платформу, на которой можно базировать знания, сведения о мире и развивать культуру. Это принципы рационализма, прагматизма, т.е. принципы, согласно которым человек должен осуществлять такую деятельность, которая приносит практическую выгоду. Это техницизм, т.е. согласно которому человек должен вооружить себя различными приборами, машинами и только такое развитие обеспечит эффективность в развитии.

Таким образом, культура Нового времени, опираясь на различного рода изобретения и открытия, вырабатывает научную картину мира. Научная картина мира благотворно сказалась на взаимоотношениях человека с церковью и на изменении в художественной системе, т.е. внутри художественной культуры, внутри искусства происходят существенные изменения.

Средневековый образ мира и обусловленный им настрой человека и культуры начинают разрушаться в XIV веке. Этот процесс продолжается в течение XV и XVI веков, а в XVII веке принимает определенные очертания новая картина мира. Чтобы понять, как ϶ᴛᴏ происходит, обратимся снова к разным сферам человече­ской жизни и творческой деятельности.
Разумеется, и здесь, как и при описании средневековой картины мира, мы не имеем права рассматривать одну из данных сфер как “причину”, а остальные выводить из нее. Речь идет, скорее, о таком целом, в кᴏᴛᴏᴩом каждый элемент поддерживает и определяет все остальные: иначе гово­ря, о человеческом бытии, о чувствовании, понимании и видении бытия. Начать, пожалуй, лучше всего с возникновения науки нового времени. Как мы уже показали, для средневекового человека наука означает прежде всего осмысление того, что дано ему в авторитетных источниках как истина.

Уже во второй половине XIV века, окончательно - в XV веке положение ме­няется. Стремление к познанию заставляет человека обратиться к непосредствен­ной действительности вещей. Стоит заметить, что он хочет-независимо от заданных образцов- увидеть все ϲʙᴏими глазами, испытать собственным рассудком и получить критически обоснованное суждение.

Он обращается к природе, и возникает эксперимент и рациональная теория нового времени. Обращается к традиции - складывается гуманистическая критика и основанная на источниках историография. Поворачивается к общественной жиз­ни: побудут новые учения о государстве и праве. Наука выϲʙᴏбождается как автономная область культуры из существовавшего до тех пор единства жизни и деятельности, определяемого религией, и утверждается самостоятельно.

Аналогичный процесс происходит и в хозяйственной жизни. Здесь он начинает­ся даже раньше - в Италии уже с конца XIII века. До тех пор промысел и доход были скованы сословными представлениями и цеховыми предписаниями, а канони­ческий запрет на взимание процентов делал невозможным кредит - главную пред­посылку хозяйственного предпринимательства; теперь стремление к доходу обретает ϲʙᴏбоду и отныне заключает ϲʙᴏй смысл в самом себе. Ограничивают его исключительно чрезвычайно эластичные данныеческие нормы и предписания правопорядка, призван­ного утвердить хозяйственную конкуренцию.

Возникает капиталистическая система хозяйства, в кᴏᴛᴏᴩой каждый вправе иметь столько, сколько сумеет приобрести, не нарушая действующих правовых норм. Достижения ϶ᴛᴏй системы огромны, как в созидании, так и в распределении благ. Собственность взрывает установившийся социальный порядок и открывает до­ступ к некогда привилегированным сословиям и должностям. Развивается еще одна автономная область культуры - хозяйство, живущее по ϲʙᴏим собственным за­конам.

Что же до политики, то здесь меняются и основания и мерила оценки. Стоит сказать - поли­тика всегда была борьбой исторических носителей власти, стремящихся приобрести власть и организовать ее по ϲʙᴏему усмотрению. И всегда она была сопряжена с несправедливостью. Но в средние века политика включалась в общий нравственно-религиозный порядок, в целостность государства и церкви как двух форм Божьего владычества на земле. И потому ее деятельность оценивалась их оценками; и где совершалась несправедливость, там она совершалась с нечистой совестью. Отметим, что теперь здесь тоже все меняется.

Стоит сказать - политическая деятельность начинает представляться чем-то таким, что заклю­чает ϲʙᴏи нормы исключительно в себе. Это “что-то” определяет - не только практически, но и принципиально - задачи достижения, утверждения и отправления власти. Всякая несправедливость, оправдываемая данными задачами, совершается не только с чистой совестью, но даже со ϲʙᴏеобразным сознанием исполняемого “долга”. Макиавелли первым возвещает новый моральный характер политики, за ним следуют другие. Современник Паскаля Томас Гоббс создает теорию государства, где оно ока­зывается абсолютным господином и судьей человеческой жизни, кᴏᴛᴏᴩая, в ϲʙᴏю очередь, понимается как борьба всех против всех.

Практическим основанием для таких идеи послужили бесконечные войны меж­ду возникающими повсюду суверенными владениями, из кᴏᴛᴏᴩых постепенно вы­растали нынешние национальные государства. Естественная витальность народов. каждый из кᴏᴛᴏᴩых сознает ϲʙᴏю самобытность и ϲʙᴏе назначение, взрывает ста­рый порядок, и новое политическое мышление становится столько же средством, сколько и результатом ϶ᴛᴏго процесса.

Столь же глубокие перемены происходят в космологических воззрениях, в пред­ставлении о мире как целом.

Прежде мир представлялся ограниченной величиной; однако его экстенсивная конечность уравновешивалась, если можно так выразиться, интенсивной бесконеч­ностью - просвечивающим повсюду абсолютным символическим содержанием. Ми­ровое целое имело ϲʙᴏй прообраз в Логосе. Отметим, что каждая его часть воплощала какую-то сторону прообраза. Отдельные символы были соотнесены друг с другом, образуя многочленный иерархический порядок. Ангелы и святые в вечности, светила в мировом пространстве, природные существа и вещи на земле, человек и его внут­реннее строение, человеческое общество с различными его слоями и функциями - все ϶ᴛᴏ являло структуру смысловых образов, имевших вечное значение. Такой же символический порядок царил и в истории с ее различными фазами, от подлинного начала в творении до столь же подлинного конца на Страшном, суде. Отдельные акты ϶ᴛᴏй драмы - исторические эпохи - были связаны друг с другом, и внутри эпохи каждое событие имело ϲʙᴏй смысл.

Отметим, что теперь же мир начинает расширяться, разрывая ϲʙᴏи границы. Оказывается, что во все стороны можно двигаться без конца. Уместно отметить, что определявшая прежний характер жизни и творчества воля к ограничению ослабевает, просыпается новая воля для кᴏᴛᴏᴩой всякое расширение границ воспринимается как оϲʙᴏбождение. Астрономия обнаруживает, что Земля вертится вокруг Солнца; тем самым Земля перестает быть центром мира. Джордано Бруно провозглашает в ϲʙᴏих неистовых сочинениях фи­лософию бесконечного мира, более того - бесконечного числа миров, так что исклю­чительное значение данного мира становится сомнительным.

Но достижения новой астрономии так велики и столь последовательно связаны с другими выводами нового естествознания, что отныне исследователь меняет быть уверен: теперь-то уж нет места никакой фантастике и создана такая картина мира, кᴏᴛᴏᴩая ориентируется только на действительность.

То же самое происходит с историей. Библейское учение об определенном нача­ле и столь же определенном конце времени ставится под сомнение. Ломая его пробивает себе путь представление об историческом процессе, возникающем из все более отдаленного прошлого и уходящем во все более далекое будущее. Изучение источников, памятников, остатков прошлых культур выносит на свет неисчислимое множество явлений и событий; поиски причин и следствий, исследование структур человеческого бытия обнаруживают связи, соединяющие все со всем. Но в ϶ᴛᴏм необозримом море событий, в бесконечной длительности времен отдельное событие теряет ϲʙᴏе значение. Среди бесконечного множества происшествий ни одно не мо­жет быть важнее другого: ведь ни одно не имеет безусловной важности. Когда дей­ствительность переходит всякую меру, исчезают моменты, на кᴏᴛᴏᴩых покоилось средневековое представление о порядке: начало и конец, граница и середина. Важно заметить, что од­новременно исчезают и развертывавшиеся между ними иерархические членения и ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙия, а за ними и символические акценты. Возникает уходящая во все сто­роны бесконечная связь: с одной стороны, она дает простор и ϲʙᴏбоду, с другой -лишает человеческое существование объективной точки опоры. Человек получает простор для движения, но зато становится бездомным.

Космическое переживание бесконечности продолжается и на земле. Прежде человек ограничивался знакомыми областями - пределами старой ойкумены; те­перь он перестает ощущать окружающие ее неведомые земли запретной зоной. Стоит сказать, для Данте предпринятое Важно заметить, что одиссеем плавание в открытое -море за Геркулесовы Столпы, то есть через Гибралтар,- дерзкое беззаконие, ведущее его к гибели. А человека нового времени неизведанное манит, влечет к познанию. Стоит заметить, что он начинает открывать новые земли и покорять их. Стоит заметить, что он ощутил в себе отвагу отправиться в бесконечный мир и сделаться его хозяином.

Важно заметить, что одновременно складывается характерное для нового времени сознание лично­сти. Индивид становится сам себе интересен, превращаясь в предмет наблюдения и психологического анализа.

Пробуждается чувство человечески- исключительного. На первый план выходит гений. Это понятие, связанное с чувством открывающейся бесконечности мира и истории, становится мерилом для определения человеческой ценности. Все данные перемены вызывают у человека двойственное ощущение. С одной стороны,-ϲʙᴏбода движения и личной деятельности. Материал опубликован на http://сайт
Побудет само­властный, отважный человек-творец, движимый ϲʙᴏим “ingenium” (врожденным разумом), ведомый “фортуной” (удачей, счастьем), получающий в награду “fama” и “gloria” - славу и известность.

Но, с другой стороны, именно из-за ϶ᴛᴏго человек теряет объективную точку опоры, кᴏᴛᴏᴩая в прежнем мире у него была, и возникает чувство оставленности, даже угрозы. Просыпается новый страх, отличный от страха средневекового чело­века. Тот тоже боялся, так как страх - общечеловеческая участь, он будет сопровож­дать человека всегда, даже под столь надежной с виду защитой науки и техники. Но повод и характер его в разные времена различны.

Страх средневекового человека был связан с незыблемыми границами конечного мира, противостоявшими стремлению души к широте и простору; он успокаивался в совершаемой каждый раз заново трансцензии - выхождении за пределы здешней реальности. Материал опубликован на http://сайт
Напротив, страх, присущий новому времени, возникает не в послед­нюю очередь из сознания, что у человека нет больше ни ϲʙᴏего символического места, ни непосредственно надежного убежища, из ежедневно подтверждающегося опыта, что потребность человека в смысле жизни не находит убедительного удов­летворения в мире.

Присмотревшись к новой картине бытия, мы сможем различить важнейшие ее элементы.

Прежде всего новое понятие природы. Стоит заметить, что оно подразумевает непосредственную дан­ность; совокупность вещей как они есть до тех пор, пока человек ничего с ними не сделал; общее понятно для энергий и веществ, сущностей и закономерностей. Это и предпосылка нашего существования, и задача для познания и твор­чества.

Но “природа” в то же время и ценностное понятие - ϶ᴛᴏ обязательная для всякого познания и творчества норма правильного, здорового и совершенного -одним словом, “естественное”. Стоит заметить, что она становится мерилом всех проявлений челове­ческого бытия: “естественный” человек и образ жизни, “естественное” общество и государство, воспитание - данные мерки действенны с XVI по XX столетие: возьмите, к примеру, понятие “honnete homme” XVI-XVII веков, “естественного человека” Руссо, “разумность” Просвещения, “естественно-прекрасное” классицизма.

Понятие “природы” выражает, таким образом, нечто последнее, далее нераз­ложимое. То, что может быть выведено из нее, обосновано окончательно. То, что может быть обосновано в ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙии с ней, оправдано.

Это не значит, что природа может быть постигнута как таковая; напротив, она принимает таинственный характер первопричины и конечной цели. Это “Природа- Божество”, предмет религиозного поклонения. Она славословится как мудрый и благой творец. Это “Мать-Природа”, кᴏᴛᴏᴩой человек предается с безусловным доверием. Так “естественное” становится одновременно святым и благоче­стивым.

Такое сознание превосходно выражено во фрагменте “Природа” из Тифуртского журнала Гете от 1782 года: “Природа! Мы окружены и объяты ею, не в силах выйти из нее, не в силах глубже в нее войти. Непрошенно, нежданно увлекает она нас в вихре ϲʙᴏего танца и кружится с нами до тех пор, пока мы, изнемогши, не выпадем из ее объятий.

Она создает вечно новые образы: того, что сейчас есть, еще никогда не бывало; того, что было, больше никогда не будет - все ново н в то же время старо.

Мы живем внутри нее и чужды ей. Стоит заметить, что она беспрестанно говорит с нами и никогда не выдает нам ϲʙᴏей тайны. Мы без конца воздействуем на нее и все же не имеем над вей никакой власти...

Она живет в бесчисленных детях - но где же мать? Она - первая и единствен­ная художница; ив простейшего материала - величайшие контрасты; без тени напряжения - недостижимое совершенство; ясная определенность черт, всегда окутанная неким смягчающим покровом. Отметим, что каждое из ее созданий имеет собственную сущность, каждое из ее явлений - наиобособленнейшее понятие, и все ϶ᴛᴏ ϲʙᴏдится в конце концов к одному...

У нее все продумано, и мыслит она постоянно, но не как человек, а как при­роде. Свой собственный всеобъемлющий смысл она держит при себе, н его никто у нее подглядеть не может...

Она выбрызгивает ϲʙᴏи творения из Ничего и не говорит им, откуда они при­шли и куда идут. Их дело - шагать; дорогу знает она.

В ней все всегда - здесь и теперь. Прошлого и будущего она не знает. Настоя­щее- ее вечность. Стоит заметить, что она добра. Я славлю ее со всеми ее созданиями. Стоит заметить, что она мудра и тиха. У нее не вырвать объяснения, не выманить подарка, если она не дарует добровольно. Стоит заметить, что она хитра, но во имя благой цели, и лучше всего не замечать ее хитрости...

Она привела меня сюда, и она же выведет меня отсюда. Я доверяюсь ей. Стоит заметить, что она может со мной браниться. Но никогда она не возненавидит ϲʙᴏего создания. Это не я говорил о ней. Нет, все, что истинно, и все, что ложно, - все сказано ею. Все - ее вина, все - ее заслуга”.

Такое переживание природы переплетается с новым восприятием античности. Последняя воспринимается как историческое, однако навеки значимое воплощение человеческого бытия, каким оно должно быть. Понятие “классического” соответст­вует в сфере культуры понятию “естественного”.

Смысл представлений о природе и об античной древности меняется относи­тельно Откровения: для средних веков природа была Божьим творением, а античность - ϲʙᴏего рода предтечей Откровения; для нового временя и та и другая ста­новятся средством оϲʙᴏбодиться от Откровения, показать его несущественность, бо­лее того - его враждебность всему живому.

В ϲʙᴏем первом, телесно-душевном бытии человек сам принадлежит к природе. Но стоит ему осознать эту принадлежность, как он начинает, распоряжаясь ею по ϲʙᴏему усмотрению, выходить из мира природных связей и противопоставляет себя ему. Этот опыт лежит в основе второго главного элемента нового понимания человеческого бытия: понятия субъективности.

Субъективность, в ее специфическом значении, столь же мало знакома сред­ним векам, как и “природа”. Природа предполагала тогда совокупность вещей в их по­рядке и единстве, понимаемую, однако, не как автономная вселенная, а как созда­ние суверенного Бога. Соответственно, и субъект представал как единство индиви­дуального человеческого существа и носитель его духовной жизни. Но прежде всего он оставался Божьим творением, призванным исполнять вышнюю волю. На закате средневековья и в эпоху Возрождения пробуждается ощущение “Я” совсем иного рода. Человек становится важен себе самому; Я, и в первую очередь незаурядное, гениальное Я, становится критерием ценности жизни.

Субъективность пробудет прежде всего как “личность”, как образ человека, развивающегося на базе собственных дарований и собственной инициативы. Как и природа, личность есть нечто первичное, далее не подлежащее обсуждению. Личность, и в особенности великая личность, должна быть понята из нее самой, и ϲʙᴏи действия она оправдывает собственной изначальностью. Этиче­ские нормы оказываются рядом с ней относительными. Этот критерий, открытый на примере незаурядного человека, переносится затем на человека вообще, в ϶ᴛᴏс объективно доброго и истинного вытесняется “подлинностью” и “цельностью”.

В случае если понятие личности исходит из оригинальности живого индивидуального бы­тия, то формальным выражением представления о личности будет понятие “субъ­ект”. Субъект - носитель значимых действий, а также единство определяющих эту значимость категорий. Свое предельно четкое определение субъект получил благодаря кантовской философии. Стоит сказать, для нес субъект - логический, данныеческий, эстетиче­ский - есть то Первое, дальше чего мышление не может проникнуть. Субъект ав­тономен, самостоятелен и обосновывает собой смысл духовной жизни.

Все, что может быть выведено из личности, или субъекта, признается оконча­тельно понятым; всякое действие, поскольку оно сообразно личности, оправданно - аналогично тому, как природа стала источником познания, а естественность ценностным критерием. При ϶ᴛᴏм личность и субъект сами так же непостижимы, как и природа. Но если что-то может быть обосновано с их помощью, то оно уже вне сомнений и критики. Так личность попадает в область религиозного. Гений ка­жется чем-то таинственным и связывается с представлением о богах. В идеалистическом понятии духа субъективность индивида соотносится с субъективностью вселенной - мировым духом и будет, собственно, его выражением. Тот же Гете так ясно, так выразительно прославлял изначальность и полноту, внутреннюю устойчивость и счастье личности; достаточно вспомнить несколько стихов из “Западно -восточного Дивана”: “Всякий человек, будь то ϲʙᴏбодный, или подневольный, или облеченный властью, согласится, что наивысшее счастье смертных - ϶ᴛᴏ личность”.

Между природой, с одной стороны, и личностью-субъектом, с другой, возникает мир человеческого действия и творчества. Стоит заметить, что он покоится на данных двух полюсах, во может выступать и самостоятельно - в третьем важном понятии нового времени, в понятии “культура”.

Средневековье производило изумительные вещи, сумело достичь почти совер­шенных форм человеческого общежития - создало, одним словом, культуру высшего класса. При этом все ϶ᴛᴏ понималось как служение творению Божию. В эпоху Возрождения произведение и созидающий его человек получают новое значение. Стоит заметить, что они сосредоточивают в себе весь тот смысл, кᴏᴛᴏᴩый прежде принадлежал исключительно Божьему творению. Мир перестает быть тварью и становится “природой”: челове­ческое дело перестает быть служением, выражающим послушание Творцу, и само становится “творением”, “творчеством”; человек, прежде слуга и раб, становится “созидателем”.

Рассматривая мир как “природу”, человек переносит его в самого себя; понимая себя как “личность”, он делает себя господином собственного существования; про­никаясь волей к “культуре”, он берет на себя построение собственного бытия.

Понятие “культура” возникает одновременно с формированием науки нового времени. А из науки побудет техника - квинтэссенция всех тех способов дея­тельности, благодаря кᴏᴛᴏᴩым человек может ставить себе цели по ϲʙᴏему усмот­рению. Наука, политика, экономика, искусство, педагогика все сознательнее отделя­ются от веры, а также и от общеобязательной данныеки и строят себя автономно. Но хотя каждая отдельная область обосновывает таким образом сама себя, они создают и нечто общее, что оказывается одновременно и их общим основанием. Это и есть “культура” самостоятельного человеческого созидания, противостоящего Богу и Его Откровению.

Культура тоже приобретает религиозный характер. В ней открывается творче­ская тайна мира. Благодаря ей мировой дух осознает самого себя и человек обре­тает смысл ϲʙᴏего бытия. “У кого есть наука и искусство, у того есть и рели­гия ”,- говорится в “Кротких Ксениях” Гете.

На вопрос: “Каким образом существует сущее?” - сознание нового времени от­вечает: как природа, как личность-субъект и как культура. Эти три феномена со­ставляют одно целое. Стоит заметить, что они обусловливают и завершают друг друга. Их связь -последняя непроницаемая основа всего: она не нуждается в точке опоры и не под­чиняется никакому закону.

Как проявилась перестройка всего человеческого существования при переходе от средних веков к новому времени в религии? Мимоходом мы уже касались ϶ᴛᴏго вопроса; теперь пора ответить на него подробнее.

На протяжении более чем тысячелетия церковно-христианское учение было ме­рилом истинного и ложного, правильного и неправильного; с разложением средне­вековья на передний план выступает чисто светская система ценностей. Возникает новая, враждебная христианскому Откровению или, во всяком случае, безразлич­ная к нему ориентация, и отныне она определяет развитие культуры. К тому же старое в борьбе с новым допускает такие промахи, что подчас начинает восприни­маться как враг всякой духовности.

Так христианская вера все больше оттесняется на оборонительные позиции. Целый ряд догматов оказывается вдруг в конфликте с действительными или пред­полагаемыми результатами философии и науки - вспомните, например, о чуде, о сотворении мира, о том, что Бог правит миром; возникает, как литературный жанр и как духовная позиция, апологетика нового времени. Прежде Откровение и вера составляли основу и атмосферу человеческого бытия; теперь они должны дока­зывать ϲʙᴏи притязания на истинность. Даже там, где вера устояла, она теряет ϲʙᴏю спокойную несомненность. Стоит заметить, что она находится в постоянном напряжении, подчер­кивает и акцентирует себя. Стоит заметить, что она уже не в послушном ей мире, а в чуждом и даже враждебном.

Особая религиозная проблематика возникает в связи с тем, что конечный мир становится бесконечным. Точнее говоря: Бог теряет ϲʙᴏе место, а с ним теряет его и человек. Прежде Бог был в вышине, в Эмпирее, на “небесах”. В ϶ᴛᴏм слове и по сей день астрономический смысл неотделим от религиозного. Но как быть, если пет больше никакой “вышины”, верха? Можно было бы возразить: ϶ᴛᴏ-де материали­стический ход мысли; ведь Бог - дух и не нуждается ни в каком месте. Но ϶ᴛᴏ верно исключительно абстрактно; для конкретной религиозной жизни Бог имеет ϲʙᴏе ме­сто - именно там, куда помещает его библейское “Слава Богу в вышних”. Вышина небес - вот непосредственное космологическое выражение Божьего господства и исполнения человеческого бытия в Боге. Но если над миром нет больше ϶ᴛᴏй “выши­ны”, так как мир не имеет больше очертаний? “Где” тогда Бог? Противоположность Божьему величию и человеческому блаженству, место зло­бы и оставленности также имели раньше ϲʙᴏе непосредственное космологическое выражение. Стоит заметить, что оно находилось в наибольшем удалении от Эмпирея, в глубине Зем­ли - там же, где античный человек помещал подземный мир, Гадес. Но если внут­ренность Земли - ϶ᴛᴏ сплошная материя, то ничего подобного там быть не может; где же тогда место отчаяния?

Подобный вопрос можно задать и самому человеку: где его место? Не непо­средственно-природное место, какое имеет всякая телесная вещь, а экзистенциаль­ное? Средневековье отвечало: его место - Земля, а Земля - центр мира. Этим вы­ражалось положение человека в совокупности бытия, его достоинство и его ответ­ственность. Но вот новые астрономические знания вытесняют Землю из занимае­мого ею положения. Сначала она перестает быть центром и становится одной из планет, вращающихся вокруг Солнца: затем Солнечная система сама растворяется в неизмеримости вселенной, и Земля становится чем-то, с космической точки зре­ния, вообще не имеющим особого значения. “Где” же тогда существует человек?

Остановимся на минуту на ϶ᴛᴏм вопросе: он весьма поучителен. Средневековье смотрело на человека с двух точек зрения.
С одной точки зрения, он был Божьей тварью, подчиненной Богу и целиком в его власти, но, с другой стороны, он же -носитель образа и подобия Божьего, связанный с ним непосредственно и предна­значенный к вечной жизни. Абсолютно меньше Бога, но безусловно, больше всякой другой твари. Это положение в системе бытия проявлялось и в том месте, кᴏᴛᴏᴩое человек занимал в мире. Стоит заметить, что он стоял, открытый со всех сторон Божьему взору; но он и сам направлял во все стороны энергию духовного господства над миром. Из­менение картины мира поставило место человека в мире под вопрос. Человек ока­зывается “где-то”, в месте все более и более случайном.

Новое время стремится вытащить человека из центра бытия. Стоит сказать, для ϶ᴛᴏй эпохи человек не ходит больше под взором Бога, со всех сторон обнимающего мир; че­ловек теперь автономен, волен делать, что хочет, и идти, куда вздумается, - но а венцом творения он уже больше не будет, став исключительно одной из частей мирозда­ния. Новое время, с одной стороны, возвышает человека - за счет Бога, против Бога; с другой стороны, с геростратовской радостью, оно делает человека частью природы, не отличающейся в принципе от животного и растения. Обе стороны взаимосвязаны и неотделимы от общего изменения картины мира.

Это проливает свет и на такое явление, как процесс против Галилея. Разуме­ется нельзя не видеть его негативной стороны или извинить ее; но столь же несомненно, что процесс ϶ᴛᴏт не был только проявлением духовного обскурантизма. Самым глубоким его мотивом была забота об экзистенциальных основаниях чело­веческого бытия, о месте Бога и человека. Конечно, “места” данные - символы; но сим­вол так же реален, как химическая субстанция или телесный орган. Психология наших дней признала ϶ᴛᴏ и начинает потихоньку восстанавливать знания, когда-то само собой разумевшиеся для средневекового человека. Быть может, потрясение нанесенное перестройкой мира человеческому существованию, уже изжито? Похоже что нет. Научная картина мира стала правильнее, но человек, по всей види­мости еще не ощущает себя в ϶ᴛᴏм мире как дома - так же как в нем не нашел ϲʙᴏего прочного места Бог.

Особые вопросы ставят перед христианской верой и главные элементы картины мира в новое время. Как обстоит дело с Богом и его всемогуществом, если оправда­но то переживание ϲʙᴏбоды, кᴏᴛᴏᴩое отличает человека нового времени? И, с другой стороны, какая может быть у человека автономия, если Бог - ϶ᴛᴏ действительно Бог? Вправду ли Бог действует, если инициатива и творческая сила - на стороне человека, как утверждает новое время? И может ли человек действовать и творить если творит Бог? В случае если мир есть то, что видят в нем наука и философия, - может ли тогда Бог действовать в истории? Может ли он все провидеть и быть Господом милосердия? Может ли он войти в историю и стать человеком? Может ли он учредить в истории институт, вмешивающийся божественным авторитетом в человеческие дела,- церковь? И опять-таки; может ли у человека быть подлинное отношение к Богу, если авторитет принадлежит церкви? Может ли отдельный человек найти истин­ный путь к Богу, если церковь обращается ко всем людям и значима для всех? Эти и подобные проблемы ведают перед религиозной жизнью нового времени. Их надо как-то решать.

Прежде всего внутренне. Возможность достичь согласия с собой и справиться с вопросами ϲʙᴏего бытия раньше обеспечивалась надежностью старого традицион­ного состояния мира; теперь она исчезает. Человек потрясен, выбит из колеи и уязвим для сомнений и вопросов. Как ϶ᴛᴏ всегда случается в эпохи перелома, про­буждаются самые глубинные слои человеческого существа. С неведомой раньше си­лой просыпаются первобытные аффекты: страх, насилие, алчность, возмущение против порядка. В словах и поступках побудет что-то стихийное и пугающее... В движение приходят и основные религиозные силы.

Могучие сверхъестественные силы снаружи и внутри ощущаются теперь более непосредственно, воздействие их плодотворно, но вместе с тем и разрушительно... Всегда актуальные вопросы о смысле существования, о счастье и несчастье, об истинном отношении к Богу, о правильном устроении жизни получают в ϶ᴛᴏй ат­мосфере новую остроту. Противоречия внутри человеческой души - между волей к истине и сопротивлением ей, между добром и злом - ощущаются теперь сильнее. Начинает чувствоваться вся проблематичность человека.

Внутренние напряжения выплескиваются и наружу, в историю; так начинают­ся религиозные движения эпохи, прежде всего те, что мы называем Реформацией и Коптрреформацией. Стоит заметить, что они связаны вначале с богословскими проблемами, с окосте­нением церковной системы, с непорядками в образе жизни - но они означают так­же, что назрела общая перемена всего христианского бытия.

Пользовательское соглашение:
Интеллектуальные права на материал - Конец нового времени - Гвардини Р. принадлежат её автору. Данное пособие/книга размещена исключительно для ознакомительных целей без вовлечения в коммерческий оборот. Вся информация (в том числе и "Возникновение картины мира нового времени") собрана из открытых источников, либо добавлена пользователями на безвозмездной основе.
Для полноценного использования размещённой информации Администрация проекта сайт настоятельно рекомендует приобрести книгу / пособие Конец нового времени - Гвардини Р. в любом онлайн-магазине.

Тег-блок: Конец нового времени - Гвардини Р., 2015. Возникновение картины мира нового времени.

(С) Юридический репозиторий сайт 2011-2016

[Источник сканирования: Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления (пер. с нем.; комм. В.В. Бибихина; серия “Мыслители ХХ в.). - М., Республика 1993. - стр. 41-63]

В метафизике происходит осмысление существа сущего и выносится решение о существе истины. Метафизика лежит в основе эпохи, определенным истолкованием сущего и определенным пониманием истины закладывая основание ее сущностного образа. Этим основанием властно пронизаны все явления, отличающие эпоху. И наоборот, в этих явлениях для достаточно внимательного осмысления должно раскрываться их метафизическое основание. Осмысление есть мужество ставить под вопрос прежде всего истину собственных предпосылок и пространство собственных целей (1).

К сущностным явлениям Нового времени принадлежит его наука. Равно важное по рангу явление - машинная техника. Последнюю, однако, было бы неверно истолковывать просто как практическое применение новоевропейского математического естествознания. Сама машинная техника есть самостоятельное видоизменение практики, такого рода, что практика начинает требовать применения математического естествознания. Машинная техника остается до сих пор наиболее бросающимся в глаза производным существа новоевропейской техники, тождественного с существом новоевропейской метафизики.

Третье равносущественное явление Нового времени заключается в том процессе, что искусство вдвигается в горизонт эстетики. Это значит: художественное произведение становится предметом переживания и соответственно искусство считается выражением жизни человека.

Четвертое явление Нового времени дает о себе знать тем, что человеческая деятельность понимается и осуществляется как культура. Культура есть в этой связи реализация верховных ценностей путем заботы о высших благах человека. В существе культуры заложено, что подобная забота со своей стороны начинает заботиться о самой себе и так становится культурной политикой.

Пятое явление Нового времени - обезбожение. Это выражение не означает простого изгнания богов, грубого атеизма. Обезбожение - двоякий процесс, когда, с одной стороны, картина мира расхристианизируется, поскольку вводится основание мира в качестве бесконечного, безусловного, абсолютного, а с другой - христиане перетолковывают свое христианство в мировоззрение (христианское мировоззрение) и таким образом сообразуются с Новым временем. Обезбожение есть состояние принципиальной нерешенности относительно Бога и богов. В ее укоренении христианам принадлежит главная роль. Но обезбоженность настолько не исключает религиозности, что, наоборот, благодаря ей отношение к богам впервые только и превращается в религиозное переживание. Если до такого дошло дело, то боги улетучились. Возникшая пустота заменяется историческим и психологическим исследованием мифа.

Какое восприятие сущего и какое истолкование истины лежит в основе этих явлений?

Сузим вопрос до явления, названного у нас первым, до науки.

В чем заключено существо науки Нового времени?

На каком восприятии сущего и истины основано это существо? Если удастся дойти до метафизического основания, обосновывающего новоевропейскую науку, то исходя из него можно будет понять и существо Нового времени вообще.

Употребляя сегодня слово “наука”, мы имеем в виду нечто в принципе иное, чем doctrina и scientia Средневековья или “эпистеме” греков. Греческая наука никогда не была точной, а именно потому, что по своему существу не могла быть точной и не нуждалась в том, чтобы быть точной. Поэтому вообще не имеет смысла говорить, что современная наука точнее античной. Так же нельзя сказать, будто галилеевское учение о свободном падении тел истинно, а учение Аристотеля о стремлении легких тел вверх ложно; ибо греческое восприятие сущности тела, места и соотношения обоих покоится на другом истолковании истины сущего и обусловливает соответственно другой способ видения и изучения природных процессов. Никому не придет в голову утверждать, что шекспировская поэзия пошла дальше эсхиловской. Но еще немыслимее говорить, будто новоевропейское восприятие сущего вернее греческого. Если мы хотим поэтому понять существо современной науки, нам надо сначала избавиться от привычки отличать новую науку от старой только по уровню, с точки зрения прогресса.

Существо того, что теперь называют наукой, в исследовании. В чем существо исследования?

В том, что познание учреждает само себя в определенной области сущего, природы или истории в качестве предприятия. В такое предприятие входит больше, чем просто метод, образ действий; ибо всякое предприятие заранее уже нуждается в раскрытой сфере для своего развертывания. Но именно раскрытие такой сферы - основополагающий шаг исследования. Он совершается благодаря тому, что в некоторой области сущего, например в природе, набрасывается определенная всеобъемлющая схема природных явлений. Набросок предписывает, каким образом предприятие познания должно быть привязано к раскрываемой сфере. Этой привязкой обеспечивается строгость научного исследования. Благодаря этому наброску, этой общей схеме природных явлений и этой обязательной строгости научное предприятие обеспечивает себе предметную сферу внутри данной области сущего. Взгляд на самую раннюю и вместе с тем определяющую новоевропейскую науку, математическую физику, пояснит сказанное. Поскольку даже новейшая атомная физика остается еще физикой, все существенное, на что мы здесь только и нацелены, справедливо и о ней.

Современная физика называется математической потому, что в подчеркнутом смысле применяет вполне определенную математику. Но она может оперировать так математикой лишь потому, что в более глубоком смысле она с самого начала уже математична. “Та математа” означает для греков то, что при рассмотрении сущего и обращении с вещами человек знает заранее: в телах - их телесность, в растениях - растительность, в животных - животность, в человеке - человечность. К этому уже известному, т.е. математическому, относятся, наряду с вышеназванным, и числа. Обнаружив на столе три яблока, мы узнаем, что их там три. Но число три, троицу мы знаем заранее. Это значит: число есть нечто математическое. Только потому, что число, так сказать, ярче всего бросается в глаза как всегда-уже-известное, будучи самым знакомым из всего математического, математикой стали называть числовое. Но никоим образом существо математики не определяется числом. Физика есть познание природы вообще, затем, в частности, познание материально-телесного в его движении, поскольку последнее непосредственно и повсеместно, хотя и в разных видах, обнаруживается во всем природном. И если физика решительно оформляется в математическую, то это значит: благодаря ей и для нее нечто недвусмысленным образом условлено заранее принимать за уже-известное. Эта условленность распространяется не менее как на набросок, проект того, чем впредь надлежит быть природе перед искомым познанием природы: замкнутой в себе системой движущихся, ориентированных в пространстве и времени точечных масс. В эту вводимую как заведомая данность общую схему природы включены, между прочим, следующие определения: движение означает пространственное перемещение; никакое движение и направление движения не выделяются среди других; любое место в пространстве подобно любому другому; ни один момент времени не имеет преимущества перед прочими; всякая сила определяется смотря по тому и, стало быть, есть лишь то, что она дает в смысле движения, т.е. опять же в смысле величины пространственного перемещения за единицу времени. Внутри этой общей схемы природы должен найти себе место всякий природный процесс. Природный процесс попадает в поле зрения как таковой только в горизонте общей схемы. Этот проект природы получает свое обеспечение за счет того, что физическое исследование заранее привязано к нему на каждом из своих исследовательских шагов. Эта привязка, гарантия строгости научного исследования, имеет свои сообразные проекту черты. Строгость математического естествознания - это точность. Все процессы, чтобы их вообще можно было представить в качестве природных процессов, должны быть заранее определены здесь в пространственно-временных величинах движения. Такое их определение осуществляется путем измерения с помощью числа и вычисления. Однако математическое исследование природы не потому точно, что его расчеты аккуратны, а расчеты у него должны быть аккуратны потому, что его привязка к своей предметной сфере имеет черты точности. Наоборот, все гуманитарные науки и все науки о жизни именно для того, чтобы остаться строгими, должны непременно быть неточными. Конечно, жизнь тоже можно охватить как величину движения в пространстве и времени, но тогда нами схвачена уже не жизнь. Неточность исторических гуманитарных наук не порок, а лишь исполнение существенного для этого рода -исследований требования. Зато, конечно, проектирование и обеспечение предметной сферы в исторических науках не только другого рода, но его и намного труднее осуществить, чем соблюсти строгость в точных науках.

Наука становится исследованием благодаря проекту и его обеспечению через строгость научного подхода. Проект и строгость впервые развертываются в то, что они суть, только благодаря методу. Метод характеризует вторую существенную для исследования черту. Спроектированная сфера не станет предметной, если не предстанет во всем многообразии своих уровней и переплетений. Поэтому научное предприятие должно предусмотреть изменчивость представляемого. Лишь в горизонте постоянной изменчивости выявляется полнота частностей, фактов. Но факты надлежит опредметить. Научное предприятие должно поэтому установить изменчивое в его изменении, остановить его, оставив, однако, движение движением. Устойчивость фактов и постоянство их изменения как таковых есть правило. Постоянство изменения, взятое в необходимости его протекания, есть закон. Лишь в горизонте правила и закона факты проясняются как факты, каковы они есть. Исследование фактов в области природы сводится, собственно говоря, к выдвижению и подтверждению правил и законов. Метод, с помощью которого та или иная предметная область охватывается представлением, имеет характер прояснения на базе ясного, объяснения. Это объяснение всегда двояко. Оно и обосновывает нечто неизвестное через известное, и вместе подтверждает это известное через то неизвестное. Объяснение достигается в ходе исследования. В науках о природе исследование идет путем эксперимента в зависимости от поля исследования и цели объяснения. Но не так, что наука становится исследованием благодаря эксперименту, а наоборот, эксперимент впервые оказывается возможен там и только там, где познание природы уже превратилось в исследование. Только потому, что современная физика в своей основе математичка, она может стать экспериментальной. И опять же, поскольку ни средневековая doctrina , ни греческая “эпистеме” - не исследующие науки, дело в них не доходит до эксперимента. Правда, Аристотель первым понял, что значит =греч.= (experientia ): наблюдение самих вещей, их свойств и изменений при меняющихся условиях и, следовательно, познание того, как вещи ведут себя в порядке правила. Однако experimentum как наблюдение, имеющее целью только познание, пока еще в корне отлично от того, что принадлежит исследующей науке, от исследовательского эксперимента, - даже тогда, когда античные и средневековые наблюдатели работают с числом и мерой, и даже там, где наблюдение прибегает к помощи определенных приспособлений и инструментов. Ибо здесь полностью отсутствует решающая черта эксперимента. Он начинается с полагания в основу определенного закона. Поставить эксперимент - значит представить условие, при котором определенную систему движения можно проследить в необходимости протекающих в ней процессов, т.е. сделать заранее поддающейся расчету. Выдвижение этого закона происходит, однако, с учетом общей разметки предметной сферы. Она задает критерий и привязывает к себе предвосхищающее представление условий эксперимента. Такое представление, в котором и с которого начинается эксперимент, не есть произвольный плод воображения. Недаром Ньютон говорил: hypotheses non fingo , полагаемое в основу не измышляется по прихоти. Гипотезы развертываются из основополагающей схемы природы и вписаны в нее. Эксперимент есть образ действий, который в своей подготовке и проведении обоснован и руководствуется положенным в основу законом и призван выявить факты, подтверждающие закон или отказывающие ему в подтверждении. Чем точнее спроектирована основная схема природы, тем точнее очерчена возможность эксперимента. Часто поминаемый средневековый схоласт Роджер Бэкон никак не может поэтому считаться предтечей современного исследователя-экспериментатора, он остается пока еще просто преемником Аристотеля. Дело в том, что к его времени христианский мир перенес подлинное богатство истины в веру, в почитание истинности слова Писания и церковного учения. Высшее познание и наука - богословие как истолкование божественного слова Откровения, закрепленного в Писании и возвещаемого церковью. Познание здесь не исследование, а верное понимание законодательного слова и возвещающих его авторитетов. Поэтому главным для приобретения знаний в Средние века становится разбор высказываний и ученых мнений различных авторитетов. Componere scnpta et sermones , argumentum ex verbo приобретают решающую роль, обусловливая заодно неизбежное превращение традиционной, платоновской и аристотелевской философии в схоластическую диалектику. И если Роджер Бэкон требует эксперимента - а он его требует, - то он имеет в виду не эксперимент исследовательской науки, а вместо argumentum ex verbo добивается argumentum ex re , вместо разбора ученых мнений - наблюдения самих вещей, т.е. аристотелевской =греч.= (experientia ).

Современный исследовательский эксперимент есть, однако, не просто наблюдение более точное по уровню и охвату, а совершенно иного рода метод подтверждения закона в рамках и на службе определенного проекта природы. Естественнонаучному эксперименту соответствует в историко-гуманитарных науках критика источников. Это название означает теперь весь комплекс разыскания, сопоставления, проверки, оценки, хранения и истолкования источников. Основанное на критике источников историческое объяснение, конечно, не сводит факты к законам и правилам. Однако оно не ограничивается и простым сообщением о фактах. В исторических науках не меньше, чем в естественных, метод имеет целью представить постоянное и сделать его предметом. Предметной история может стать только когда она ушла в прошлое. Постоянное в прошлом, то, на что историческое истолкование пересчитывает единственность и непохожесть всякого исторического события, есть всегда-уже-однажды-имевшее-место, сравнимое. В постоянном сравнении всего со всем самопонятное выходит в общий знаменатель, утверждаясь и закрепляясь в качестве единой схемы истории. Сфера исторического исследования охватывает лишь то, что доступно историческому истолкованию. Неповторимое, редкостное, простое, словом, великое в истории никогда не самопонятно и потому всегда необъяснимо. Историографическое исследование не отрицает величия в исторических событиях, но объясняет его как исключение. При таком способе объяснения великое измеряется обычным и средним. Никакого другого объяснения истории не существует, пока объяснением считается приведение к общепонятности и пока история есть исследование, т.е. объяснение. Поскольку история как исследование проектирует и опредмечивает прошлое в виде объяснимой и обозримой системы факторов, постольку в качестве инструмента опредмечивания она требует критики источников. По мере сближения истории с публицистикой критерии этой критики меняются.

Каждая наука в качестве исследования опирается на проект той или иной ограниченной предметной сферы и потому необходимо оказывается частной наукой. А каждая частная наука в ходе достигаемого ею методического развертывания исходного проекта должна дробиться на определенные поля исследования. Такое дробление (специализация) никоим образом не есть просто фатальное побочное следствие растущей необозримости результатов исследования. Оно не неизбежное зло, а сущностная необходимость науки как исследования. Специализация не продукт, а основа прогресса всякого исследования. Последнее не расползается в своем поступательном движении на произвольные отрасли исследования, чтобы затеряться в них; ибо новоевропейская наука S обусловлена еще и третьим основополагающим процессом: производством (2).

Под производством прежде всего понимают то явление, что наука, будь то естественная или гуманитарная, сегодня только тогда почитается настоящей наукой, когда становится способна институировать себя. Однако исследование не потому производство, что исследовательская работа проводится в институтах, а наоборот, институты необходимы потому, что сама по себе наука как исследование носит характер производства. Метод, посредством которого она овладевает отдельными! предметными сферами, не просто нагромождает полученные результаты. С помощью полученных им результатов он всякий раз перестраивает себя для того или иного нового подхода. В ускорителе, который нужен физике для расщепления атома, спрессована вся прежняя физика. Соответственно в историографическом исследовании имеющиеся источники применимы для интерпретации лишь тогда, когда сами эти источники удостоверены на основе историографического выяснения. В таком поступательном движении научная работа очерчивается кругом своих! результатов. Она все более ориентируется на возможности, ею же открываемые для научного предприятия. Эта необходимость ориентироваться на собственные результаты как на пути и средства поступательного методического развертывания составляет суть производственного характера исследования. Он, однако, является внутренним основанием неизбежности его учрежденческого характера.

Через научное производство проект предметной сферы впервые встраивается в сущее. Все учреждения, облегчающие планомерную смычку различных методик, способствующие взаимной перепроверке и информированию о результатах, регулирующие обмен рабочей силой в качестве мероприятий никоим образом не являются лишь внешним следствием расширения и разветвления исследовательской работы. Это скорее, издалека идущее и далеко еще не понятое знамение того, что новоевропейская наука начинает входить в решающий отрезок своей! истории. Только теперь она входит в обладание полнотой своего собственного существа.

Что происходит при расширении и упрочении институтского характера науки? Не менее как обеспечение первенства метода над сущим (природой и историей), опредмеченным в исследовании. На основе своего производственного характера науки достигают необходимой взаимосвязи и единства. Поэтому историческое или археологическое исследование, организованное производственным образом, стоит по существу ближе к аналогично налаженному естественнонаучному исследованию, чем к какой-нибудь дисциплине своего же гуманитарного факультета, которая все еще увязает в простой учености. Решительное развитие новоевропейского производственного характера науки создает соответственно и новую породу людей. Ученый-эрудит исчезает. Его сменяет исследователь, состоящий в штате исследовательского предприятия. Это, а не культивирование учености придает его работе острую злободневность. Исследователю уже не нужна дома библиотека. Кроме того, он везде проездом. Он проводит обсуждения на конференциях и получает информацию на конгрессах. Он связан заказами издателей. Они теперь заодно определяют, какие должны быть написаны книги (3).

Исследователь сам собой неотвратимо вторгается в сферу, принадлежащую характерной фигуре техника в прямом смысле этого слова. Только так его деятельность еще действенна и тем самым, по понятиям его времени, актуальна. Параллельно некоторое время и в некоторых местах еще может держаться, все более скудея и выхолащиваясь, романтика гелертерства и старого университета. Характер действенного единства, а тем самым новая актуальность университета коренятся, однако, не в исходящей от него, ибо им питаемой и им хранимой, духовной мощи исходного единения. Университет теперь актуален как учреждение, которое еще в одной, своеобразной, ибо административно закрытой форме делает возможными и обозримыми как тяготение наук к разграничению и обособлению, так и специфическое единство разделившихся производств. Так как истинные сущностные силы современной науки достигают действенности непосредственно и недвусмысленно в производстве, то лишь стоящие на своих ногах исследовательские производства могут, руководствуясь собственными интересами, планировать и организовывать приемлемое для них внутреннее единение с другими.

Действенная система науки опирается на планомерно и конкретно налаживаемое взаимное соответствие своей методики и своей установки на опредмечивание сущего. Искомое преимущество этой системы не в каком-то надуманном и окостенелом единении предметных областей по их содержательной связи, а в максимально свободной, но вместе и управляемой маневренности, позволяющей переключать и подключать исследование к ведущим на данный момент задачам. Чем исключительнее обособляющаяся наука сосредоточивается на полном развертывании своего исследовательского потенциала и на овладении им, тем трезвее практицизм, с каким научное производство перебазируется в специальные исследовательские учреждения и институты, тем неудержимее науки движутся к полноте своего отвечающего Новому времени существа. И чем безоговорочнее наука и исследователи начнут считаться с новым образом ее существа, тем однозначнее, тем непосредственнее они смогут предоставлять сами себя для общей пользы и вместе тем безусловнее они должны будут отступать в социальную неприметность всякого общеполезного труда.

Наука Нового времени коренится и вместе специализируется в проектах определенных предметных сфер. Эти проекты развертываются в соответствующую методику, обеспечиваемую научной строгостью. Та или иная методика учреждает себя как производство. Проект и строгость, методика и производство, взаимно нуждаясь друг в друге, составляют существо новоевропейской науки, делают ее исследованием.

Мы осмысливаем существо новоевропейской науки, чтобы увидеть в ней метафизическое основание. Каким восприятием сущего и каким пониманием истины обосновано превращение науки в исследование?

Познание как исследование привлекает сущее к отчету, узнавая от него, как и насколько представление может располагать им. Исследование располагает сущим тогда, когда может либо предрассчитать сущее в его будущем протекании, либо учесть его как прошедшее. Благодаря опережающему расчету - природа, а благодаря учету задним числом - история как бы устанавливаются. Природа и история становятся предметом объясняющего представления. Последнее рассчитывает на природу и считается с историей. Есть, принимается за существующее только то, что таким образом становится предметом. До науки как исследования дело доходит впервые только тогда, когда бытие сущего начинают искать в такой предметности.

Это опредмечивание сущего происходит в пред-ставлении, которое имеет целью поставить перед собой всякое сущее так, чтобы рассчитывающий человек мог обеспечить себя со стороны этого сущего, т.е. удостовериться в нем. До науки как исследования дело доходит впервые тогда и только тогда, когда истина превращается в достоверность представления. Впервые сущее определяется как предметность представления, а истина - как достоверность представления в метафизике Декарта. Его главный труд называется “ Meditationes de prima philosophia ”, рассуждения о первой философии. =греч.=, первая философия - это сформулированное Аристотелем обозначение того, что позднее получило имя метафизики. Вся метафизика Нового времени, включая Ницше, держится внутри намеченного Декартом истолкования сущего и истины (4).

Если, однако, наука как исследование есть сущностное явление Нового времени, то установка, составляющая метафизическое основание исследования, должна была заранее и задолго до того определить существо Нового времени вообще. Можно видеть существо Нового времени в том, что человек эмансипируется от средневековой связанности, освобождая себя себе самому. Однако эта верная характеристика остается еще поверхностной. Она имеет следствием заблуждения, мешающие охватить существо Нового времени в его основании и отсюда впервые измерить весь его размах. Конечно, как следствие освобождения человека Новое время принесло с собой субъективизм и индивидуализм. Но столь же несомненным остается и то, что никакая эпоха до того не создавала подобного объективизма и ни в одну прежнюю эпоху неиндивидуальное начало не выступало в образе коллектива. Существенны здесь необходимые взаимопереходы между субъективизмом и объективизмом. Но как раз эта их взаимная обусловленность друг другом указывает на более глубокие процессы.

Решающее здесь не то, что человек освобождает себя от прежних связей себе самому, а то, что меняется вообще существо человека и человек становится субъектом. Это слово subiectum мы должны понимать, конечно, как перевод греческого =греч.= uttokeihsvov . Так называется под-лежащее, то, что в качестве основания собирает все на себе. Это метафизическое значение понятия субъекта не имеет ближайшим образом никакого подчеркнутого отношения к человеку и тем более к Я.

Если теперь человек становится первым и исключительным субъектом, то это значит: он делается тем сущим, на которое в роде своего бытия и в виде своей истины опирается все сущее. Человек становится точкой отсчета для сущего как такового. Такое возможно лишь с изменением восприятия сущего в целом. В чем это изменение сказывается? Каково в его свете существо Нового времени?

Когда мы осмысливаем Новое время, то думаем о новоевропейской картине мира. Мы характеризуем ее через отличие от средневековой и античной картин мира. Однако почему при истолковании определенной исторической эпохи мы спрашиваем о картине мира? Каждая ли эпоха истории имеет свою картину мира, и притом так, что сама каждый раз озабочена построением своей картины мира? Или это уже только новоевропейский способ представления задается вопросом о картине мира?

Что это такое - картина мира? По-видимому, изображение мира. Но что.называется тут миром? Что значит картина? Мир выступает здесь как обозначение сущего в целом 2 . Это имя не ограничено космосом, природой. К миру относится и история. И все-таки даже природа, история и обе они вместе в их подспудном и агрессивном взаимопроникновении не исчерпывают мира. Под" этим словом подразумевается и основа мира независимо от того, как мыслится ее отношение к миру (5).

При слове “картина” мы думаем прежде всего об изображении чего-то. Картина мира будет тогда соответственно как бы полотном сущего в целом. Картина мира, однако, говорит о большем. Мы подразумеваем тут сам мир, его, сущее в целом, как оно является определяющим и обязывающим для нас. Картина означает здесь не срисованное, а то, что слышится в обороте речи: мы составили себе картину чего-либо. Имеется в виду: сама вещь стоит перед нами так, как с ней для нас обстоит дело. Составить себе картину чего-то значит: поставить перед собой само сущее так, как с ним обстоит дело, и постоянно иметь его так поставленным перед собой. Но тут пока еще нет решающего определения, касающегося существа такой картины. “Мы составили себе картину чего-то” значит не только, что сущее у нас вообще как-то представлено, а еще и то, что оно предстало нам во всем, что ему присуще и его составляет, как система. В этом “составить картину” звучит компетентность, оснащенность, целенаправленность. Где мир становится картиной, там к сущему в целом приступают как к тому, на что человек нацелен и что он поэтому хочет соответственно преподнести себе, иметь перед собой и тем самым в решительном смысле пред-ставить перед собой (6). Картина мира, сущностно понятая, означает таким образом не картину, изображающую мир, а мир, понятый в смысле такой картины. Сущее в целом берется теперь так, что оно только тогда становится сущим, когда поставлено представляющим и устанавливающим его человеком. Где дело доходит до картины мира, там выносится кардинальное решение относительно сущего в целом. Бытие сущего ищут и находят в представленности сущего.

Напротив, везде, где сущее не истолковывается в этом смысле, не может и мир войти в картину, не может быть картины мира. То, что сущее становится сущим в своей представленности, делает время, когда это происходит, новым по сравнению с прежним. Выражения “картина мира Нового времени” и “новоевропейская картина мира” говорят дважды одно и то же и подразумевают нечто такое, чего никогда прежде не могло быть, а именно средневековую и античную картины мира. Не картина мира превращается из прежней средневековой в новоевропейскую, а мир вообще становится картиной, и этим отличается существо Нового времени. Для Средневековья сущее есть ens creatum , творение личного Бога-творца как высшей причины. Быть сущим здесь значит принадлежать к определенной иерархической ступени сотворенного бытия и в таком подчинении отвечать творящей первопричине (analogia entis ) (7). Но никогда бытие сущего не состоит здесь в том, что оно, будучи предметно противопоставлено человеку, переходит в сферу его компетенции и распоряжения и только потому существует.

Еще дальше новоевропейское истолкование сущего отстоит от греческого. Одно из древнейших изречений греческой мысли о бытии сущего гласит: =греч.= 3 . Этим положением Парменида сказано: к бытию принадлежит; ибо им требуется и обусловливается, внимание к сущему. Сущее есть то возникающее и самораскрывающееся, что своим присутствием захватывает человека как присутствующего при нем, т.е. такого, который сам открывается присутствующему, выслушивая его. Сущее становится сущим не оттого, что человек его наблюдает в смысле представления рода субъективной апперцепции. Скорее сущее глядит на человека, раскрывая себя и собирая его для пребывания в себе. Быть под взглядом сущего 4 захваченным и поглощенным его открытостью и тем зависеть от него, быть в вихре его противоречий и носить печать его раскола - вот существо человека в великое греческое время. Оттого этот человек должен, чтобы осуществить свое существо, собрать (=греч.= 5), спасти (=греч.= 6), принять на себя раскрывающееся ему, сберечь его, каким оно открылось, и взглянуть в глаза всему его зияющему хаосу (=греч.= 7). Греческий человек есть как принимающий сущее, почему для греков мир и не может стать картиной. А с другой стороны, если для Платона существо сущего определяется как эйдос (вид, облик), то это очень рано посланная, издалека потаенно и опосредованно правящая предпосылка того, что миру предстоит стать картиной (8).

Совсем другое, в отличие от греческого внимания, означает новоевропейское представление, смысл которого всего лучше выражен в слове repraesentatio . Пред-ставить означает тут: поместить перед собой наличное как нечто противо-стоящее, соотнести с собой, представляющим, и понудить войти в это отношение к себе как в определяющую область. Где такое происходит, там человек составляет себе картину сущего. Составляя себе такую картину, однако, человек и самого себя выводит на сцену, на которой сущее должно впредь представлять, показывать себя, т.е. быть картиной. Человек становится репрезентантом сущего в смысле предметного.

Новизна этого процесса заключается никоим образом не в том, что теперь положение человека среди сущего просто другое по сравнению со средневековым или античным человеком. Решающее в том, что человек, собственно, захватывает это положение как им же самим устроенное, волевым образом удерживает его, однажды заняв, и обеспечивает его за собой как базу для посильного развертывания своей человечности. Только теперь вообще появляется такая вещь, как статус человека. Человек ставит способ, каким надо поставить себя относительно опредмечиваемого сущего, на себе самом. Начинается тот род человеческого существования, когда вся область человеческих способностей оказывается захвачена в качестве пространства, где намечается и осуществляется овладение сущим в целом. Эпоха, определяющаяся этим событием, нова не только при ретроспективном подходе по сравнению с прошлым, но и сама себя полагает как именно новая. Миру, который стал картиной, свойственно быть новым.

Если, таким образом, присущий новому миру характер картины проясняется в смысле представленности сущего, то, чтобы вполне охватить новоевропейскую сущность представленности, мы должны добраться в стершемся слове и понятии “представление” до его исходной именующей силы: поставление перед собой и в отношении к себе. Сущее тем самым фиксируется в качестве предмета, впервые получая так печать бытия. Превращение мира в картину есть тот же самый процесс, что превращение человека внутри сущего в subiectum (9).

Лишь поскольку - и насколько - человек вообще и по существу стал субъектом, перед ним как следствие неизбежно встает настоятельный вопрос, хочет ли и должен ли человек быть субъектом,- каковым в качестве новоевропейского существа он уже является,- как ограниченное своей прихотью и отпущенное на собственный произвол Я или как общественное Мы, как индивид или как общность, как лицо внутри социума или как рядовой член в организации, как государство и нация и как народ или как общечеловеческий тип новоевропейского человека. Только когда человек уже стал в своем существе субъектом, возникает возможность скатиться к уродству субъективизма в смысле индивидуализма. Но и опять же только там, где человек остается субъектом, имеет смысл усиленная борьба против индивидуализма и за общество как желанный предел всех усилий и всяческой полезности.

Определяющее для существа Нового времени скрещивание обоих процессов, превращения мира в картину и человека в субъект, заодно бросает свет и на, казалось бы, чуть ли не абсурдный, но коренной процесс новоевропейской истории; чем шире и радикальнее человек распоряжается покоренным миром, чем объективнее становится объект, чем субъективнее, т.е. наступательнее выдвигает себя субъект, тем неудержимее наблюдение мира и наука о мире превращаются в науку о человеке, в антропологию. Неудивительно, что только там, где мир становится картиной, впервые восходит гуманизм. И напротив, насколько такая вещь, как картина мира, была невозможна в великое время Греции, настолько же был бессилен тогда утвердиться и гуманизм. Гуманизм в более узком историческом смысле есть поэтому не что иное, как этико-эстетическая антропология. Это слово означает здесь не то или иное естественнонаучное исследование человека. Оно не означает и сложившегося внутри христианской теологии учения о сотворенном, падшем и искупленном человеке. Оно обозначает то философское истолкование человека, когда сущее в целом интерпретируется и оценивается от человека и по человеку (10).

Все более исключительная укорененность мироистолкования в антропологии, обозначившаяся с конца 18 века, находит себе выражение в том, что принципиальное отношение человека к сущему в целом формируется как мировоззрение. С того времени это слово проникает в язык. Коль скоро мир становится картиной, позиция человека понимает себя как мировоззрение. Слово “мировоззрение”, правда, легко перетолковать в том смысле, будто речь идет лишь о бездеятельном разглядывании мира. Поэтому уже в 19 веке начали справедливо подчеркивать, что мировоззренческая позиция означает также, и даже в первую очередь, жизненную позицию. Так или иначе, появление слова “мировоззрение” как обозначения позиции человека посреди сущего свидетельствует о том, как решительно мир стал картиной, когда человек в качестве субъекта поднял собственную жизнь до командного положения всеобщей точки отсчета. Это значит: сущее считается сущим постольку и в такой мере, в какой оно вовлечено в эту жизнь и соотнесено с ней, т.е. переживается и становится переживанием. Сколь неуместным всякий гуманизм должен был казаться грекам, столь же немыслимым было средневековое и столь же абсурдным является католическое мировоззрение. С какой непреложностью и правомерностью все должно превращаться в переживание у новоевропейского человека по мере того, как он все раскованнее замахивается на формирование собственной сущности, с такой же несомненностью у греков на праздничных торжествах в Олимпии не могло быть никаких “переживаний”.

Основной процесс Нового времени - покорение мира как картины. Слово “картина” означает теперь: конструкт опредмечивающего представления. Человек борется здесь за позицию такого сущего, которое всему сущему задает меру и предписывает норму. Поскольку эта позиция обеспечивается, структурируется и выражается как мировоззрение, новоевропейское отношение к сущему при своем решительном развертывании превращается в размежевание мировоззрений, причем не каких угодно, а только тех, которые успели с последней решительностью занять крайние принципиальные позиции, возможные для нового человека. Ради этой борьбы мировоззрений и в духе этой борьбы человек вводит в действие неограниченную мощь всеобщего расчета, планирования и организации. Наука как исследование есть незаменимая форма этого самоучреждения в мире, один из путей, по каким со скоростью, неведомой участникам бега, Новое время несется к полноте своего существа. С этой борьбой мировоззрений Новое время только и вступает в решающий и, надо думать, наиболее затяжной отрезок своей истории (11).

Знамение этого процесса в Том, что повсеместно и в разнообразнейших видах и одеждах дает о себе знать гигантизм. Гигантизм сказывается при этом одновременно и в направлении все меньших величин. Вспомним о числах в атомной физике. Гигантизм пробивается в форме, кажущейся как раз его исчезновением: в уничтожении больших расстояний самолетом, в возможности по желанию поворотом рукоятки “предоставить” представлению чуждые и отдаленные миры в их повседневности благодаря радио. Но слишком поверхностно думают, когда полагают, будто гигантское есть просто бесконечно растянутая пустота голого количества. Не додумывают, когда считают, будто гигантское в образе прежде-еще-не-бывалого порождено только слепой жаждой первенства и превосходства. Вообще не думают, когда надеются, что объяснили появление гигантизма модным словом “американизм” (12).

Гигантское есть скорее то, благодаря чему количественное превращается в свое собственное качество и тем самым в отличительный род величия. Каждая историческая эпоха не только разновелика в сравнении с другими; у нее каждый раз еще и свое собственное понятие о величии. Как только, однако, гигантизм планирования, расчета, организации, обеспечения превращается из количества в собственное качество, именно тогда гигантское и, казалось бы, сплошь и всегда подлежащее расчету становится расчету не поддающимся. Неподрасчетность невидимой тенью нависает над всеми вещами в эпоху, когда человек стал субъектом, а мир картиной (13).

Из-за этой тени сам мир Нового времени уходит в недоступное представлению пространство, придавая тем неподрасчетности ее специфическую определенность и историческое своеобразие. И эта тень указывает в свою очередь на нечто иное, знание чего нам, теперешним, не дается (14). Но человек не сможет даже ощутить и помыслить это ускользающее, пока пробавляется голым отрицанием эпохи. Смешанное из малодушия и заносчивости бегство в традицию не способно, взятое само по себе, ни к чему, кроме страусиной слепоты перед историческим моментом.

Человек начнет узнавать неподрасчетное, т.е. хранить его в истине, только в творческом спрашивайте и создании, питающемся силой настоящего осмысления. Оно перенесет будущего человека в то Между, где он будет принадлежать бытию и все же оставаться чужаком среди сущего (15). Об этом знал Гельдерлин. Его стихотворение, озаглавленное “К немцам”, кончается так:

Краткому веку людей малый положен срок,

Собственных лет число видим мы и сочли,

Однако лета народов,

Видело ль смертное око их?

Коль и твоя душа вдаль за отмеренный век

Устремится в тоске, скорбно замедлишь ты

На прибрежье холодном,

Не узнавая близких своих ".

Страница сгенерирована за 0.24 секунд!

XVII век знаменует начало Нового времени. Новая эпоха определена совершенно другой картиной мира человечества. Это связано с изменением представлений о мире, о человеке и его существовании в мире.

Возрождение вернуло в Европу труды античных ученых вместе с ценностью изучать природу на основе рационального подхода, выделять ясный и красивый, совершенный план, лежащий в ее основе. Положенная на христианскую почву, идея зазвучала как требование понять замысел, по которому Бог создал мир. Замысел должен был описываться строгими математическими законами. Разумеется, человек не мог надеяться постичь божественный план с такой же полнотой и ясностью, как и сам Бог, но он мог, по крайней мере, с кротостью и смирением приблизиться к пониманию замысла творца и, следовательно, к пониманию созданного им мира.

Всякое новое открытие той эпохи есть в первую очередь хвала замыслу Бога и подтверждение того, что Бог создал мир согласно ясному закону, и во вторую очередь - очевидность мудрости исследователя. Это была Европа Возрождения.

Вплоть до XVI в. единственно надежной и официально принятой была геоцентрическая система Птолемея. Согласно этому представлению Земля находилась в центре вселенной, а солнце и все планеты располагались на небесной сфере и вращались вокруг Земли. Это представление соответствует опыту обычного человека, который видит, как маленькое, идеально круглое солнце, утром поднимается, а вечером опускается.

Однако с появлением новых астрономических данных теория все больше расходится с наблюдениями, ученые были вынуждены ввести «эпициклы» - «поправки» к основной схеме. К концу XV в. для описания

движения Луны, Солнца и пяти планет требовалось 77 эпициклов. Это становилось чрезмерно нагруженным и сложным, запутанным с практической точки зрения (например, значительно затрудняло ориентацию мореходов) и, самое главное, вызывало сомнение: божественный замысел оказывался не совершенным, не красивым.

Николай Коперник еще в первой половине XVI в. предложил гелиоцентрическую систему устройства вселенной. Это сократило число эпициклов вдвое, вычисления значительно упростились. Но это противоречило, во-первых, житейскому опыту: было невозможно представить себе Землю, вращающуюся вокруг маленького солнца, да и еще вокруг себя (Коперник был вынужден это предположить, чтобы объяснить смену дня и ночи). Во-вторых, новая система противоречила представлениям католической церкви о создании мира. Лютер активно критиковал работу нового «астролога», и только благодаря этому католический Рим книгу Коперника опубликовал. Однако достаточно долго к книге относились как к безосновательной фантазии.

Джордано Бруно как философ осознал, что система, предложенная Коперником, влечет за собой множественность миров и, следовательно, перемещение человека из центра вселенной на ее окраины, превращение его из венца творения в одного из многих, существующих во вселенной. Бруно описал эту постоянно движущуюся бесконечную вселенную, наполненную множеством разных миров.

Сожжение Джордано Бруно на костре инквизиции в 1600 г. знаменует начало Нового времени.

Кеплер так же, как и Коперник, искал гармонию в устройстве вселенной, исходя из пяти Платоновых «правильных» тел. Однако возникающая картина не получалась простой, она была недостойна Бога. Решение было найдено, когда Кеплер расширил сферу возможных траекторий до эллипса. Первые свои законы он опубликовал в 1609 г. Согласно первому из них, каждая планета вращается по эллиптической орбите, в одном из фокусов которого находится солнце. Местоположение планет и солнца стало определяться предельно просто (ни одного эпицикла!) и абсолютно точно (для тех возможностей наблюдения).

Прагматизм зарождающегося капитализма не позволил игнорировать полученный результат - система Кеплера была очень удобна для расчетов. Кругосветные путешествия, исследование Земного шара требовали эффективной системы навигации, и она была принята в среде навигаторов вопреки протестам христианской церкви.

Итальянский королевский математик Галилео Галилей довершает исследование вселенной: воспользовавшись изобретенным в Голландии телескопом, он обнаружил 4 луны у Юпитера, горы на Луне, пятна на Солнце... Все планеты оказались не идеальными небесными телами, а похожими на Землю планетами. Млечный путь распался на миллионы звезд и созвездий.

____________________ Лекция 85. Стили «барокко» и «классицизм» в XVII в.______________________

Возникшая картина мира полностью противоречила представлениям предыдущей эпохи:

Человек оказывался не в центре вселенной, а на окраинах,

Человек может оказаться не единственным живым разумным существом во вселенной,

Вселенная бесконечна, а человек конечен,

Истина оказывается полностью противоречащей житейскому опыту, обычной «очевидности» - человеческие чувства обманчивы,

Земля постоянно вращается вокруг своей оси и солнца - эта космическая спираль теперь представляет собой траекторию движения человека,

Человек теперь не есть центр мира, но он смог познать замысел Бога силой мысли,

Идеальная сфера распалась на вполне реальные планеты, традиционная семантика горнего мира (Бог вверху, человек внизу) поставлена под сомнение.

Маленький компактный мир человека Возрождения рухнул, человечеству необходимо было решать проблему обнаружения нового места человека в мире.

Трагизм человека начала Нового времени хорошо передан Блезом Паскалем в его трактате «Мысли»: «Пусть человек уразумеет, что Земля - всего лишь точка в сравнении с огромной орбитой, которую описывает наше светило, что и сама эта огромная орбита - не более чем приметная черточка по отношению к орбитам других светил... Человеческой мысли не под силу охватить Вселенную... И величайшее из доказательств всемогущества Господня в том, что перед этой мыслью в растерянности застывает наше воображение».

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЛЕСОТЕХНИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ им. С.М. КИРОВА

Гуманитарный факультет

Кафедра философии

РЕФЕРАТ

На тему: Философия Нового времени и становление первой научной картины мира

Руководитель: ________________________/

Доцент Дмитрий Евгеньевич Любомиров

Исполнитель: Аспирант

кафедры химии древесины

и коллоидной химии

______________________/ Ле Куанг Зиен

Санкт-Петербург, 2003г.

ВВЕДЕНИЕ

Наука –это исторически сложившаяся форма человеческой деятельности, направленная на познание и преобразование объективной действительности, одновременно – это и система знаний, и их духовное производство, и практическая деятельность на их основе.

Значение науки понималось уже в глубокой древности и в разные периоды истории ее роль была неодинакова. Становление собственно научных, обособленных и от философии, и от религии форм знания обычно связывают с именем Аристотеля, заложившего первоначальные основы классификации различных знаний и сегодня, пройдя многоэтапные стадии своего развития, наука несомненно играет ведущий роль в развитии Вселенной. Человечество ныне находится на таком рубеже своей истории, когда от него самого зависит решение поистине жизненных вопросов, когда достижения науки, являясь движущей силой прогресса, одновременно стали угрозой жизни самого человека. Иначе говоря, прогрессирующее развитие науки неизбежно порождает множество проблем, которые носят жизненно важный, нравственный характер.

Исследование истории возникновения, логики и закономерности становления и развития науки дает возможность человеку принимать лучшие решения при выборе правильного пути использования достижений науки в своих целях.

Со времен первых античных философов до наших дней развитие науки как особого вида познания окружающего мира было неразрывно связано с развитием философских взглядов на науку. Впервые феномен науки был осмыслен в гносеологических системах классического рационализма периода Нового времени. Ста­нов­ле­ние и раз­ви­тие опыт­ной нау­ки XVII в. при­ве­ло к кардинальным пре­об­ра­зо­ва­ни­ям в об­разе жиз­ни че­ло­ве­ка Наука понималась как система истинных знаний. Интересы философов был направлен уяснения соответствия знаний и предметной области той совокупности объектов, относительно которой эти знания получены.

Философия в том виде, в каком она есть сейчас, не была бы возможна без внешних по отношению к человеку, ее источнику, условий: уровень, достигнутый наукой в быту, высвобождает колоссальное количество времени для размышлений, никак не связанных с заботой о добывании куска хлеба насущного, защиты себя и близких от внешней среды.

И наоборот, наука без философии невозможна вдвойне, так как научные открытия (да и просто научную работу) необходимо осознавать, осмысливать, переживать, иначе это не будут открытия, а будет простая механическая работа по добыванию, отниманию у Природы новых, мертвых знаний. Мертвое же знание не может дать человеку ничего хорошего. Именно поэтому настоящий ученый должен быть, прежде всего, философом, а лишь затем естествоиспытателем, экспериментатором, теоретиком.

Европейская наука стартовала с принятия классической научной картины мира, которая основана на достижениях Галилея и Ньютона и сегодня с научной картиной мира связывают широкую панораму знаний о природе, включающую в себя наиболее важные теории, гипотезы и факты, поэтому понять современную научную картину мира будет невозможно без исследования проблем ее генезиса. Развитие нового буржуазного общества в период Нового времени порождает большие изменения не только в экономике, политике и социальных отношениях, оно сильно меняет и сознание людей. Важнейшим фактором этих изменений оказывается наука, и прежде всего экспериментально- математическое естествознание, которое как раз в XVII в. переживает период своего становления. Постепенно складываются в самостоятельные отрасли знания - астрономия, механика, физика, химия и другие частные науки.

Данная работа посвящена становлению первой научной картины мира, взаимосвязям между философией и наукой в эпохе Нового времени. Так как целиком уложить такую обширную тему в объем реферата затруднительно, будет охвачены только взаимосвязи философии и науки, начальные этапы становления первой научной картины мира в эпоху Нового времени (от Леонардо да Винчи до Рене Декарта). Несмотря на некоторую условность заданных временных границ, предпринята попытка добиться логической целостности работы. Так как целью работы был как можно более полных охват фактического материала непосредственно по взаимодействию философии с наукой, роли развития философских взглядов в формировании науки, сведения биографического характера опущены, за исключением самых общих.

2. ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ

И ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА НАУКИ

Семнадцатый век открывает новый период в развитии философии, который принято называть философией Нового времени. Начавшийся еще в эпоху Возрождения процесс разложения феодального общества расширяется и углубляется в XVII веке.

В последней трети XVI - начале XVII века происходит буржуазная революция в Нидерландах, сыгравшая важную роль в развитии капиталистических отношений в буржуазных странах. С середины XVII века (1640-1688) буржуазная революция развертывается в Англии, наиболее развитой в промышленном отношении европейской стране. Эти ранние буржуазные революции были подготовлены развитием мануфактурного производства, пришедшего на смену ремесленному труду.

Развитие нового буржуазного общества порождает изменение не только в экономике, политике и социальных отношениях, оно меняет и сознание людей. Важнейшим фактором такого изменения общественного сознания оказывается наука, и, прежде всего, экспериментально-математическое естествознание, которое как раз в XVII переживает период своего становления: не случайно XVII век обычно называют эпохой научной революции.

В XVII веке разделение труда в производстве вызывает потребность в рационализации производственных процессов, а тем самым – в развитии науки, которая могла бы эту рационализацию стимулировать.

Развитие науки Нового времени, как и социальные преобразования, связанные с разложением феодальных общественных порядков и ослаблением влияния церкви, вызвали к жизни новую ориентацию философии. Если в средние века она выступала в союзе с богословием, а в эпоху Возрождения – с искусством и гуманитарным знанием, то теперь она опирается главным образом на науку.

Поэтому для понимания проблем, которые стояли перед философией XVII века, надо учитывать: во-первых, специфику нового типа науки – экспериментально-математического естествознания, основы которого закладываются именно в этот период; и, во-вторых, поскольку наука занимает ведущее место в мировоззрении этой эпохи, то и в философии на первый план выходят проблемы теории познания – гносеологии.

Важнейшая отличительная черта философии Нового времени по сравнению со схоластикой – это новаторство. Но следует особо подчеркнуть, что первые философы Нового времени были учениками неосхоластов. Однако они со всей силой своего ума, и души стремились пересмотреть, проверить на истинность и прочность унаследованные знания. Критика “идолов” у Ф. Бэкона и метод сомнения Р. Декарта в этом смысле не просто интеллектуальные изобретения, а особенности эпох: пересматривалось старое знание, для нового звания отыскивались прочные рациональные основания. Поиск рационально обосновываемых и доказуемых истин философии, сравнимых с истинами науки, - другая черта философии Нового времени.

Рост социальной значимости класса, связанного с развитием хозяйственной и промышленной жизни, развитие научного, в частности естественнонаучного, познания, опирающегося на эмпирию и опыт, составляет социальную и гносеологическую основу, из которой возникла и черпала силы как конкретная философия Бэкона, так и вообще вся философия Нового времени.

Для формирования науки Нового времени, в частности естествознания, характерна ориентация на познание реальности, опирающейся на чувство. Поворот к чувственному познанию действительности, с которым мы уже встречались в эпоху Ренессанса, проносит с собой небывалый рост фактических данных в различных областях как формирующейся науки, так в производственной и социальной (ремесленной) практики.

Формирование естествознания в этот период связано с тенденцией познания не единичных, изолированных факторов, но определенных систем, целостностей. Одновременно перед философами и ученым встает вопрос о сущности и характере самого познания, что проводит к повышенной значимости гносеологической ориентации новой философии.

Ориентация на чувственность и практичность познания не является, однако, единственной выразительной чертой формирующейся науки Нового времени, которая повлияла на характер мышления того времени. Стремление к систематизации, количественный рост и усиливающаяся дифференциация познания вызывают развитие теоретического мышления, не только ищущего причинно-следственного (связанного с законами) объяснения взаимосвязи между отдельными явлениями и областями явлений, но и стремящегося к созданию целостного образа мира, опирающегося на новую науку и ее данные. Как эмпирическое, так и рациональное познание ведут к развитию науки как целого, формируют ее характер и проецируются на складывающиеся основные направления философского мышления Нового времени (Бэкон, Декарт).

Человек пытается найти ответ на наиболее общие и глубокие вопросы: что представляет собой окружающий мир и каково место и предназначение в нем человека? что лежит в основе всего существующего: материальное или духовное? подчинен ли мир каким-либо законам? может ли человек познать окружающий мир, что представляет собой это познание? в чем смысл жизни, ее цель? Такие вопросы называют мировоззренческими. Человек может опираться на жизненный опыт и здравый смысл, на веру в сверхъестественное или на научные знания, разум, логику.

Основная проблема философии Нового времени - проблема познания, научных методов, общественного устройства.

На первый план выходят проблемы гносеологии. Гносеологическая философиясостоит в изучении познавательного отношения в системе “мир-человек”. Теория познания рассматривается как отношение объекта и субъекта познания, выявляется связь чувственного и рационального, исследуются проблемы истины и другие гносеологические вопросы.

Два основных направления философии Нового времени:

Эмпиризм - направление в теории познания, которое признает чувственный опыт как единственный источник знаний.

а) идеалистический эмпиризм (представители Дж. Беркли (1685-1753), Д. Юм (1711-1776). Эмпирический опыт - совокупность ощущений и представлений, величина мира равны величине опыта.

б) материалистический эмпиризм (представители Ф. Бэкон, Т. Гоббс) - источник чувственного опыта существующий внешний мир.

Рационализм (лат. разумный) выдвигает на первый план логическое основание науки, признает разум источником познания и критерием его истинности.

Гносеология – философское учение о человеческом познании. Человек и общество в своем бытии изменяют окружающий мир, но общество может существовать, только изменяя мир. Это практическое отношение к миру и является практической основой общества. Особенностью человеческого бытия является то, что для своего бытия, человек вынужден целенаправленно изменять окружающий мир. Чтобы изменение было рациональным, человечество выработало познание. Задача гносеологии – выяснение природы человеческого познания, его основных закономерностей, определение целей и возможностей человеческого познания. Она рассматривает основные механизмы познавательной деятельности; анализирует структуру человеческого знания, его основные свойства (Что есть истина? – важнейший вопрос гносеологии), роль биологических и социальных факторов познания; исследует закономерности развития человеческого знания и т.д. Гносеология пытается дать образ человеческого познания, опираясь на многовековой опыт, она связана с психологией, лингвистикой, кибернетикой и т.д.