Методология теории высоких культур освальда шпенглера. «высокие культуры» о

Принято полагать, что начало систематической разработке методологии исследования истории было положено представителями Баденской (Фрайбургской) школы неокантианства (В. Виндельбанд и Г. Риккерт) и представителем немецкой философии жизни – В. Дильтеем. Однако среди мыслителей, внесших значительный вклад в теоретико-методологическое обоснование истории и исторического познания, причем, в значительной мере отличающееся от ставших поистине классическими разработок выше отмеченных и некоторых других авторов, был и Освальд Шпенглер. Несмотря на ряд достаточно спорных, а порой и одиозных идей немецкого мыслителя в области методологии истории, они, тем не менее, оказываются куда более созвучными по духу тем событиям, которые человечество пережило в минувшем столетии и, более того, переживает сегодня. Эти идеи обретают, таким образом, определенный эвристический потенциал при описании и понимании смысла ряда тенденций, которые характерны для развития наиновейшей истории. В данном докладе будет предпринята попытка выявить специфику методологического подхода О. Шпенглера к анализу исторической реальности и показать, почему его идеи и сегодня располагаются в фокусе самых скандальных социально-исторических и философских бестселлеров и концепций конца ХХ – начала ХХI века.

Шпенглер был убежден в том, что специфически исторической методологии, как и «специфического исторического рода познавания» во времена его жизни и творчества все еще не существовало. Все же, «что этим именем принято называть, заимствует свои методы почти исключительно из той единственной области знания, где методы познания подверглись строгой обработке, а именно из физики» . Заимствованный историей у естественных наук научный метод познания абсолютно не пригоден для описания исторической действительности и здесь, по мысли Шпенглера, вообще нельзя ничего познавать, а можно лишь созерцать, а всякая попытка научно трактовать историю по самой сути дела «содержит в себе долю противоречия». Если природу нужно трактовать научно, то история, считает мыслитель, требует «поэтического творчества».

Явно претендуя на лидерство в данной области знания, мыслитель, однако, нигде не дает однозначного определения метода исторического познания – ни в тексте «Заката Европы», ни даже в специально посвященной этому вопросу работе под названием «Пессимизм ли это?» Он ограничивается здесь лишь такого рода утверждениями, что «это в принципе не поддается никаким определениям»; или, что «это надо уметь прочувствовать, пережить» и т. п. И, тем не менее, все его книги демонстрирует обстоятельное применение разработанного им собственного метода. По мысли Шпенглера, исторический метод не должен рассматривать историю с позиций сегодняшнего дня: «На все эти явления необходимо смотреть не глазами партийного человека, идеолога, современного моралиста, не из закоулка какой-нибудь «точки зрения», но с вневременной высоты, устремив взор на тысячелетия мира исторических форм» .

Историк, по Шпенглеру, должен, конечно, понимать прошлое и настоящее, но главное, он должен уметь предсказать ход истории, обращаясь к прошлому. Только оно и может дать ответ на вопрос о том, существует ли логика истории, те необходимые ступени, через которые она проходит в своем развитии. Он формулирует для себя следующую программу: «Я надеюсь доказать, что все без исключения великие создания: формы религии, искусства, политики, общества, хозяйства, наук во всех культурах одновременно возникают, завершаются и угасают, что внутренняя структура одной вполне соответствует всем другим; что нет ни одного, имеющего в исторической картине глубокое физиогномическое значение, явления в одной из них, к которому бы не нашлось параллелей во всех других, притом в строго показательной форме и на вполне определенном месте» .

Подобно палеонтологу, по одной кости способному воссоздать облик давно исчезнувших животных, историк должен суметь реконструировать целую культуру, опираясь всего лишь на отдельные факты. Однако чтобы решить эту задачу истории, нужно «совсем иное проникновение и независимость от видимостей переднего плана, чем те, каковые были до сего времени в обычае у историков».

В основу своего исторического метода Шпенглер положил следующие принципы:

1. Историческое познание противостоит естественнонаучному и любому другому научному познанию.

2. Называя все способы познания «морфологиями», он противопоставляет «морфологию природы» («систематику») «физиогномике», как историческому способу познания. Физиогномика есть «перенесенное в духовную область искусство портрета». Только речь идет о портретах не отдельных людей, а целых культур, а чтобы писать такие портреты, надо «родиться историком».

3. Приоритет исторического (исторической реальности) перед естественнонаучным. История первоначальна, это «наивный и юношеский, менее сознательный способ» постижения действительности, естествознание – продукт более зрелой культуры. Шпенглер утверждал, что первобытные народы куда более историчны, чем его современники: их мир живой, полон демонов и тайн.

4. Противопоставление истории естествознанию как индивидуализированной картины мира – обезличенной. Поэтому, согласно Шпенглеру, «писать историю с философской точки зрения, значит, делать то же самое, что делал Шекспир, когда он писал трагедии отдельных людей».

В работе «Пессимизм ли это?», как, впрочем, и в «Закате Европы», ее автор пытается далее прояснить существо исторического метода, используя такие понятия, как «судьба», «глубинное переживание», «физиогномический такт» и «релятивизм». Центральным понятием здесь служит идея «судьбы», к которой близко примыкают понятия «время» и «жизнь» и противополагается понятие «причинности». Для истории, в отличие от естествознания, считает Шпенглер, главным являются не факты, а то, на что они указывают. Если в науках о природе за явлением всегда стоит «вещь в себе», то в истории за фактами стоит «судьба», которую надо обнаружить, увидеть и понять, ибо она придает культуре неповторимый облик и целостность, а фактам – единство. Постигнув единство фактов, мы постигнем и саму судьбу. Научное мышление здесь бессильно, ибо судьба постигается только чувством. Это – тайна бытия, приговор, слово, используемое для неподдающейся описанию внутренней достоверности. А вот сообщить эту идею судьбы может опять-таки только художник, владеющий искусством портрета. Шпенглер называет судьбу ключом к пониманию всемирной истории и всех ее тайн.

Следующим понятием, с помощью которого он раскрывает суть своего метода исследования истории, является понятие «глубинного переживания». «Глубинное переживание» противостоит по его смыслу аналитическому мышлению, поэтому свой метод Шпенглер характеризует как «сочувствие, созерцание, сравнение, внутренняя достоверность и точная чувственная фантазия». Все вместе это и есть «глубинное переживание», т.е. изначальная способность воспринимать мир как единый живой организм, творить образ этого мира, вкладывая свой внутренний мир в картину истории. Решающая роль здесь принадлежит не сумме полученных знаний о прошлом, а чувству судьбы той или иной культуры, ее стилю, языку и т.п.

Еще одним – «третьим и весьма трудным», по словам самого Шпенглера, понятием, используемым для характеристики исторического метода, стало понятие «физиогномический такт». Если физиогномика у него есть «перенесенное в духовную область искусство портрета» , то физигномический метод это непроизвольный и бессознательный метод инстинктивного прозрения хода мировых событий. В строгом смысле «физиогномический такт» – это способность чувствовать поступь истории, ее ритм и периодичность; способность угадывать, наконец, к какой культуре принадлежит тот или иной ее феномен. Дело в том, что все культуры, по Шпенглеру, суть организмы, а история культуры – их биография. Только на первый взгляд может показаться, что эта история состоит из бесконечного множества или форм: «Проникающий глубже в суть вещей взор открывает в этой беспорядочности чистые формы, лежащие в основе всего становления глубоко скрытыми, и только против воли открывающимися». Речь идет о феномене великих культур, которые и нужно уметь вскрыть, прочувствовать во всей их физиогномической и органической значительности. Только тогда можно будет считать уясненной сущность истории, и, более того, говорить всерьез о разработке методологии и философии истории. Только тогда и станет возможным, по Шпенглеру, «понять каждый факт исторической картины, каждую мысль, каждое искусство, каждую войну, каждую личность, каждую эпоху во всей их символической содержательности».

Еще во введении к «Закату Европы» его автор писал о том, что средство для «уразумения живых форм» – аналогия», поэтому история любой культуры морфологически представляется ему полной аналогией с историей отдельного человека, животного, дерева или цветка . Все культуры поэтому, как организмы одного вида, имеют равную длительность существования и идентичный темп развития, переживая «возрасты отдельного человека». У каждой имеется свое «детство, юность, возмужалость и старость», каждая имеет «определенную продолжительность жизни и определенный темп развития». Такт античного существования, к примеру, был другим, чем такт египетского или арабского. И это имеет решающее значение для всех культур: «каждая культура, каждое начало, каждый подъем и падение, каждая ее необходимая фаза имеют определенную, всегда равную, всегда со значительностью символа вновь возвращающуюся длительность», – пишет Шпенглер. Наличие «физиогномического такта» и предполагает чувство исторической одновременности, т.е. занятие равных временных положений и исполнение одинаковых ролей в своих культурах. При этом «одновременными» Шпенглер называет такие два фактора, которые наступают (каждый в своей культуре) в совершенно одинаковом – относительном – положении и, следовательно, имеют вполне соответствующее значение. Это, к примеру, Пифагор и Декарт, Платон и Лаплас, Архимед и Гаусс, Александр и Наполеон, Плотин и Данте и т.д. С целью заложить твердую основу для подобного рода исторических аналогий, Шпенглер даже устанавливает периодичность для разных явлений культуры: 50 лет – период политического, духовного и художественного становления; 300 – длительность великих стилей в искусстве и в философии, и, наконец, 1000 лет – длительность каждой культуры. Здесь он вновь отмечает аналогию живых организмов и великих культур, полагая, что все этические, математические, политические и хозяйственные образования играют ту же роль в существовании культуры, что и листья, цветы и ветви во внешнем виде и способе существования растения. Точно так же каждый отдельный человек повторяет с необходимостью все фазы той культуры, к которой он принадлежит, т. е. у каждого из нас, согласно Шпенглеру, есть своя готика, свои соборы, рыцарские замки и героические сказания.

Излагаемый в таком виде исторический метод Шпенглера отличается крайним релятивизмом, от которого сам философ, кстати говоря, и не отказывается, считая его важнейшей составляющей этого метода. Релятивизм в истории, как он его понимает, есть одно из выражений судьбы, это и есть «познание идеи судьбы». Однократность, непоправимость, невозвратимость всего совершающегося есть та форма, в которой судьба является человеку. Согласно Шпенглеру, «…мировая история не есть какой-нибудь единый процесс, а группа, состоящая пока из восьми высоких культур, совершенно самостоятельных, но во всех своих частях однородных по структуре; всякий созерцатель, все равно, мыслит ли он для жизни или для мысли, всегда мыслит только как человек своего времени». Человек у Шпенглера – это всегда человек своего времени; а каждая эпоха имеет только свои истины: вечных, абсолютных истин нет. Если вспомнить при этом рассуждения философа о времени, которое фактически обернулось у него судьбой, то и всякая картина мира становится в этом смысле не более чем способом проявления «исторического времени», той же судьбы. Тогда этих способов мышления и картин мира можно насчитать столько, сколько вообще существует исторически определенных стилей культуры. Соответственно и «мир» – как некий Абсолют, как кантовская «вещь в себе» – становится у Шпенглера не более чем предрассудком. Ведь мы достигаем с помощью морфологии лишь впечатления отдельных миров, как своего рода выражения отдельных душ. Не случайно, по мысли Шпенглера, что вера физика или философа, которую он разделяет с толпой в то, что его мир и есть подлинная действительность, напоминает, скорее, уверенность дикаря в том, что все боги черны.

Как сильно отличается здесь Шпенглер от неокантианцев-баденцев и Дильтея, которые хотя и обосновывали специфику исторического познания и его методов, но все же пытались отстоять научный характер исторического знания! Шпенглер же не признает, что история вообще способна быть наукой в строгом смысле слова. Тем не менее, он вовсе не смущен тем, что его собственные утверждения по поводу истории также не могут, в соответствии с его же логикой, претендовать на статус объективной истины, что они как бы автоматически снимаются как релятивистские и являются не более чем способом выражения только одной фаустовской культуры. Ведь он никогда и не утверждал о преимуществе именно европейской культуры перед всеми остальными чуждыми ей культурами, поэтому их тайны и не обязаны были быть раскрытыми в его учении. Не вводил он и какой-либо изначальной реальности (как это было в философии истории Гегеля), которая была бы общей для всех культурно-исторических организмов, и, соответственно, логика которой определяла бы логику развития всех культур. Если, конечно, не рассматривать в качестве такой общей «логики» логику развития всех живых организмов – рождение, детство, зрелые годы, старость и смерть. Созданная им модель всемирной истории провозглашает цикличность вместо линейно-прогрессивного развития истории, отказ от «невероятно скудной и лишенной смысла схемы Древний мир – Средние века – Новое время» (опять же линейной! –Т. Р.), резкую критику «вносящего оптический обман» принципа европоцентризма, а также обоснование идеи о «грядущем угасании западной культуры», подтверждением чего является, по Шпенглеру, ее вступление в эпоху цивилизации как уже начавшегося заката этого мира.

Многое в учении Шпенглера делает его удивительно современным и, к сожалению, даже «своевременным» мыслителем. Целый ряд происходящих сегодня в мире процессов свидетельствует о правоте его слов и относительно пресловутого заката западного мира, и об иллюзии традиционных представлений западной мысли об общественном прогрессе и перспективах человечества. Перемещение огромных масс людей-мигрантов в связи с кровопролитием в их странах, нарастающая депопуляция населения развитых государств и катастрофическое снижение там уровня рождаемости, переполненность городов, отказ от традиционных христианских ценностей и многое другое свидетельствует, увы, о правоте ряда идей немецкого философа.

Во многом он был прав и, затрагивая чрезвычайно актуальную для сегодняшнего мироустройства тему несбывшегося «диалога культур», которая приобрела в условиях социокультурной глобализации огромную значимость. Философ не раз акцентировал те сложности и противоречия, которые возникают на пути понимания различными культурами друг друга, их уникальность, неповторимость и даже непроницаемость (особенно с точки зрения господствующих там систем ценностей, отметили бы мы сегодня). И как никогда наполненный цивилизационными конфликтами современный мир, демонстрирует пока отсутствие пути их разрешения, как и отсутствие того всемогущего разума, который был провозглашен мыслителями Нового времени, разума, гарантирующего неуклонный прогресс исторического развития человечества. Но это уже несколько иная тема, выходящая как за рамки данного доклада, так и конференции в целом.

Исследователь различает два типа морфологии, рассматривая их относительно предмета, подверженного анализу. Морфология механического и протяженного, наука, открывающая и систематизирующая законы природы и причинные отношения, названа им систематикой. Морфология органического, истории и жизни - физиогномикой. Ученый полагает, что, если систематический способ рассмотрения мира достиг на Западе своей вершины в течение истекшего столетия, то физиогномическому еще предстоит сформироваться. К чертам лица истории он относит: формы государства, политические и хозяйственные формы, сражения, искусства, науки, богов, математику и мораль. Все эти формы есть символическое выражение души. Продолжая сравнивать возможности познания природы и истории, он указывает, что познание первой есть дело воспитания, знатоком же истории - рождаются; познание природы - это работа, познание истории - это творчество. Рассудок, система, понятие, как считает он, убивают предмет; "познанный" таким образом предмет становится застывшим, позволяющим измерять себя и расчленять. Напротив, созерцание - одушевляет. Интересно, что О. Шпенглер сближает деятельность историка и поэта и в духе пифагореизма уподобляет душу художника как некий микрокосм душе культуры. Эти его размышления о соотношении научного и поэтического познания, которое он сближает с историческим познанием, необычайно близки взглядам А. Бергсона, с сочинениями которого, судя по всему, он не был знаком во время написания первого тома.

Свой метод О. Шпенглер называет методом сравнительной морфологии; впоследствии, анализируя его методологию, исследователи называют его компаративистом". Применение компаративистского метода наглядно иллюстрируют таблицы, в которых О. Шпенглер указывает на соотнесенность разных культурных событий в отдельных локальных, отстоящих в значительном времени друг от друга культурах. Тем самым он пытается установить единообразие в прохождении отдельных этапов своего развития в каждой культуре: "В ведическом, гомеровском и китайском раннем времени - с их крепостями и замками, с рыцарством и господством феодалов - мы усматриваем полную картину готики, а "эпоха великих протекторов" (Минджу, 685-591) всецело соответствует времени Кромвеля, Валленштейна, Ришелье и древнейших античных тираний". Правда, некоторые аналогии у О. Шпенглера страдают натянутостью, порой неточностью, на что указывали его многочисленные оппоненты.

Автор поясняет особое значение используемого им понятия "одновременные": "Я называю "одновременными" два разных факта, которые, каждый в собственной культуре, происходят в точно том же - относительном - состоянии и имеют в точности соответствующее значение". Поэтому он стремится доказать, что все без исключения великие творения и формы религии, искусства, политики, общества, хозяйства, науки одновременно возникают, завершаются и угасают во всей совокупности культур.

На то, что нелегко анализировать научный метод Шпенглером, указывал А. Л. Крёбер, который писал, что "Шпенглер слишком мало похож на ученого-историка, чтобы приводить настоящие доказательства. Он - догматик интуитивистского толка, одержимый желанием выстроить законченную систему. Факты, которые не укладываются в систему, он обычно просто не замечает. <...> Ближе всего Шпенглер подходит к упорядочению исторических данных в тройной таблице в конце Введения. <...> Это единственное место в сочинении Шпенглера, вполне упорядоченное и методичное в обычном смысле слова; поэтому оно заслуживает анализа". Этот анализ предпринимает автор на страницах указанной работы.

Аналогично Н.Я. Данилевскому О. Шпенглер представлял ход всемирной истории как чередование сменяющих друг друга культур, независимых друг от друга исторических организмов. Во времена О. Шпенглера, не говоря уже о Н.Я. Данилевском, история как наука не имела еще в отличие от, скажем, естествознания, ясной и четкой картины исторического мира. Это отсутствие целостной картины, а также объединяющего принципа была обусловлена тем, что попытки применить к истории основной гносеологический принцип естествознания – принцип причинности – терпели неудачу, корень которой был в однократности всех исторических процессов. О. Шпенглер уподобил исторические процессы жизненным процессам. Они представляют собой лишь частный случай процессов органической жизни. О. Шпенглер трактует жизнь как непрерывное становление, где повторение одинаковых фаз развития исключается. Действительно, если все физические процессы в известном смысле обратимы (химические реакции и пр.), то органическим процессам (например, росту растения, человека) и историческим процессам (становление этноса, зарождение государственности) как их частному случаю присущ характер необратимости. Таким образом, принцип причинности неприемлем для связи исторических явлений.

О. Шпенглер отрицает правомерность применения к историческим процессам не только каузального, но и вообще всякого отвлеченного анализирующего метода. Жизнь однократна и необратима. Отвлеченное познание не в состоянии постичь ее во всей полноте своего индивидуального своеобразия. Полностью раскрыть жизнь может лишь, по его мнению, интуитивное познание.

Так как О. Шпенглер считал исторический процесс частным случаем органических процессов, интуитивный метод является для него не только методом биологического, но и исторического знания. О. Шпенглер пытался проникнуть в духовную индивидуальность различных культур, в их архетип. По его мнению, все объективные образования различных культур представляют собой выражения определенной духовности, лежащей в их основе. О. Шпенглер был идеалистом, он считал, что в истории, как и во всех явлениях жизни, над материей царит дух.

Для О. Шпенглера вся явления определенной культуры сливаются в одно живое единство, так называемую «форму» данной культуры. В этом живом единстве проявляется индивидуальная душа, присущая лишь данной культуре. Поэтому О. Шпенглер обозначал интуитивный метод исторического исследования как метод физиономический, так как отдельные явления определенной культуры объединены в форме индивидуальной культурной души.

Данный метод О. Шпенглер дополняет морфологическим. Данный метод он также позаимствовал в биологии, в частности у И.В. Гете. Он применяет его к области исторической науки, поэтому философию историю он называет «сравнительной морфологией мировой истории».

О. Шпенглер раскрывает не только общие, но и различные моменты, свойственные фазам развития различных отдельных культур. Общим признаком, присущим всем культурам, является типичная судьба всякого живого существа – рождение, развитие и смерть. Но эти основные органические процессы всегда протекают соответственно индивидуальным характерным свойствам души конкретной культуры. Вообще проблемы жизни и смерти чрезвычайно волновали О. Шпенглера, вот что он писал об этом во втором томе «Заката Европы»: «Отныне жизнь становится коротким промежутком между рождением и смертью. Лишь приглядевшись к смерти, мы начинаем усматривать в зачатии вторую тайну… Лишь в результате познания смерти возникает то, чем мы, люди, обладаем в отличие от животных, — мировоззрение»

Кто, знает, быть может, и сам труд О. Шпенглера возник в результате осознания близости смерти фаустовской души?

Морфологическое исследование истории имеет у О. Шпенглера двойную функцию – с одной стороны, познается индивидуальная душа каждой культуры в ее живом единстве, с другой же – на примере индивидуальной судьбы каждой культуры одновременно прогнозируется типичная судьба всех других культур. Это дает О. Шпенглеру возможность создать связную картину исторического мира. О. Шпенглер был убежден, что история не является непрерывным, линейным и необозримым процессом развития человечества. Он подобно Н.Я. Данилевскому отбросил обычное и бытующее еще и поныне деление истории на древнюю, среднюю и новую, так как считал такое деление неверной и искусственной схемой. Человечество, по его мнению, не является единым целым, а лишь группой из восьми (по О. Шпенглеру) «высоких культур». По этому поводу он писал: «Никаким органическим единством группа высоких культур не является. То, что они возникли именно в таком числе, в этих местах и в это время, представляется на взгляд человека случайностью без глубинного смысла. Напротив того, членение самих отдельных культур бросается в глаза с такой выпуклостью, что в китайской, арабской и западной исторической науке…оказался отчеканенным столь внушительный список понятий, что его уже никак не улучшишь»

Среди высоких культур О. Шпенглер выделяет египетскую, индийскую, китайскую, вавилонскую, античную (Грецию и Рим он объединяет в одну культуру, что является новаторством автора), мексиканскую, арабскую и западную. В качестве грядущей культуры О. Шпенглер выделяет русско-сибирскую культуру.

Несомненным пересечением позиций О. Шпенглера и Н.Я. Данилевского является то, что оба мыслителя бросили вызов устоявшейся европоцентристской концепции мировой истории, которая как бы должна привести все народы мира к уровню современной европейской цивилизации. По словам М. Шварца, «это своего рода «птоломеевская картина исторического мира» была заменена «коперниковской системой», где всемирно-исторический процесс рассматривается независимо от позиции наблюдателя и его совокупных оценок. Уже не всемирная история вращается вокруг европейского наблюдателя, а высшие культуры подобно планетам вращаются по своим непересекающимся орбитам»

Эти культуры возникают, говоря языком О. Шпенглера, в недрах своего материнского ландшафта, с которым они тесно связаны. Они представляют собой организмы высшего типа. Вообще сам термин «высокая культура», «организм высшего типа» является одновременно следствием применения гетевского анализа высших растений, а также безусловным наследием Ф. Ницше с его «сверхчеловеком». Каждая культура накладывает на своих носителей свою особую печать – менталитет, она имеет индивидуальную судьбу. Поэтому данные культуры во всех областях духовного творчества создают свои специфические формы.

Поэтому, с точки зрения О. Шпенглера, нельзя говорить о религии, искусстве, науке вообще, так как всякая культура имеет свои особые и неповторимые формы, в которых воплощается лежащая в их основе душа. Каждая культура создает свой особый духовный стиль во всех областях человеческой духовной и материальной деятельности. Так, О. Шпенглер писал о морфологии истории философии: «Философии как таковой не существует: у каждой культуры своя собственная философия; она представляет собой часть ее целокупно символического выражения и слагает своими постановками проблем и мет одами мышления некую умственную орнаментику, в строгом родстве с архитектурой и изобразительным искусством»

Этот тезис созвучен позиции Н.Я. Данилевского по данному вопросу и даже воззрениям старых славянофилов, которые пытались в свое время искать «народность в науке», не говоря уже об их отношении к национальному окрасу искусства и религии.

Так как О. Шпенглер считал культуры организмами высшего ранга, то к ним он применял и основные категории органического мира – рождение, созревание и смерть. При этом О. Шпенглер рассматривал проблему жизни и смерти, отталкиваясь от человека, его понимания смысла жизни в видении смерти. Это накладывается на широкое полотно истории цивилизаций. О. Шпенглер считал, что видел закат Европы – т.е. ее смерть. Это наводит его на размышления о начале, о зарождении культуры. Подобно всякому организму, культура имеет и свой темп развития, а также определенную жизненную длительность. Как и Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер оценивал жизненную длительность культуры приблизительно в полторы тысячи лет. Этот возраст складывается из следующих промежутков. О. Шпенглер описывает эволюцию культуры с помощью смены времен года. Сначала идет весна – «ландшафтно-интуитивная стихия», характеризующаяся «мощными творениями пробуждающейся, опутанной снами души», а также «сверхличным единством и полнотой»

Затем приходит лето – «созревающая сознательность, первые ростки гражданско-городского и критического суждения»

Этот период, по мнению О. Шпенглера, характеризуется угасанием религиозного начала в общественной жизни и постепенным выходом на главенствующий план рационализма. Это утверждение целиком созвучно с позицией ранних славянофилов и Н.Я. Данилевского. На смену лету идет осень – «кульминация строгого умственного творчества, просвещение: вера во всемогущество рассудка, культ «природы», «разумная религия»

И, наконец, приходит зима – «угасание душевной творческой силы, когда сама жизнь становится проблематичной, этико-практические тенденции иррелигиозного и неметафизического космополитизма, материалистическое мировоззрение,.. спад абстрактной деятельности до профессорско-научной катедер-философии»

О. Шпенглер полагал, что западная культура начала свое развитие около 900 года (весна), пик ее расцвета пришелся на XV – XVII века (лето), спад начался в XVIII – XIX веках (осень), и к 1900 г. она находилась в конце своего развития (зима).

Можно задаться вопросом: а что было до и что будет после? По мнению О. Шпенглера, всякой культуре предшествует период глубокой древности (у европейцев он начался примерно с 500 г. — падения Рима и с началом эпохи Меровингов). Затем следует эпоха культуры, длящейся примерно 1000 лет. На смену культуре приходит цивилизация, существующая приблизительно 200 – 300 лет. Она характеризуется разложением и гибелью соответствующей культуры, ее закатом. Так, Европа в начале XX в. вступила в эпоху цивилизации, поэтому вскоре ей суждено будет погибнуть. Это духовное одряхление является неотвратимой судьбой каждой культуры и представляет собой собственно «цивилизацию». При этом эти два термина – «культура» и «цивилизация» означают строгое и необходимое органическое чередование.

Понятие «культура» у О. Шпенглера имеет три основных атрибута – «психическая центрированность» (всякая культура – это прежде всего оформленная духовность), зависимость от возрастных ступеней, неизбежность перехода в стадию «цивилизации», что означает конец, закат культуры.

Психическая центрированность культуры дает нам морфологическое родство между различными проявлениями данной культуры в разнообразных областях – точные науки, философия и религия, искусство и пр. Все это – всего лишь различные выражения, духовная сущность данной культуры. О. Шпенглер отвергает идею духовного единства человечества, в чем он несомненно радикальнее Н.Я. Данилевского. На место прежнего принципа хронологической последовательности О. Шпенглер ставит понятие «гомологии» или «структурной равноценности», как называет этот прием О. Шпенглера один из исследователей О. Шпенглера М. Шварц

Для О. Шпенглера объектом истории является сравнение различных культур, а не простое хронологическое описание. Путем сравнения, создания аналогий он хочет вскрыть структурную форму, типичную для каждой культуры и ее развития. Причем он ищет не столько поверхностные аналогии, сколько глубоко скрытые гомологии. Если обратиться к самому содержанию этих двух терминов, то легко уяснить замысел мыслителя. Аналогия – это равноценность функции, а гомология – это равноценность структуры. Соответственно задачей культурной морфологии О. Шпенглера является поиск структурных равноценностей, что нашло отражение в его сравнительных таблицах хронологии различных культур. Основной идеей исторической морфологии является тот факт, что жизненное протекание всех культурных организмов по О. Шпенглеру имеет одинаковую структуру. Ведь для каждой культуры фазы зарождения, созревания и смерти константны.

С помощью метода поиска аналогии и гомологии О. Шпенглер вывел понятия «одновременности» и «современников». Это означает на языке О. Шпенглера следующее. «Одновременными» являются два исторических факта, каждый из которых в своей культуре возникает в относительно одинаковых условиях и обладает соответствующим значением. Расшифровку этого на первый взгляд парадоксального утверждения О. Шпенглер дает на примере истории раннего средневековья в Европе и эпохи Иоанна Грозного на Руси. Он пишет: «…Русская эпоха Меровингов начинается с ниспровержения татарского господства Иваном Третьим (1480) и ведет через последних Рюриковичей и первых Романовых – к Петру Великому (1689 – 1725). Эта эпоха точно соответствует времени от Хлодвига до битвы при Тертри (687 г.), в результате которой Каролинги получили всю полноту власти. Я советую всякому прочесть «Историю франков» Григория Турского, а параллельно с этим – соответствующие разделы старомодного Карамзина, прежде всего те, что повествуют об Иване Грозном, Борисе Годунове и Шуйском. Большего сходства невозможно представить»

. «Современники» же – это исторические индивиды, которые являются членами одной и той же возрастной ступени в различных культурах. Так, по О. Шпенглеру, Карл Мартелл и Иоанн Грозный, Карл Великий и Петр Великий являются «современниками».

По мнению О. Шпенглера, необходимым условием для сравнения является однородность внутренней структуры, присущая всем культурным организмам. Всякое глубинное явление в какой-либо культуре имеет свой гомолог в другой культуре в соответствующей атрибуции. Из этого тезиса следуют два важных вывода. Первый – предыдущие и малоизвестные эпохи можно реконструировать на основе морфологических связей настоящей культуры. Второй – будущие фазы настоящей культуры можно предсказать по типу, темпу развития и результату предыдущих культур.

На основе этой теории О. Шпенглер пытался выяснить судьбу западной культуры. Согласно его методологии, западную культуру необходимо сравнить с какой-либо иной, всецело обозримой, т.е. прошедшей все стадии развития и уже умершей. В качестве объекта сравнения О. Шпенглер выбрал античную греко-римскую культуру как наиболее комплексно изученную европейцами. Но для этого О. Шпенглеру еще было необходимо доказать, что западноевропейская и античная культуры действительно являются различными культурами, вопреки сложившемуся мнению о линейности развития мировой цивилизации. Только тогда правомерно морфологическое сравнение обеих культур, поиск гомологических взаимосвязей между ними, на основе чего можно моделировать будущее западной культуры.

Каждая культура представляет духовную индивидуальность, она характеризуется, по словам О. Шпенглера, определенной пространственной символикой, возникшей в тот момент, когда ее душа пробуждается к ясному самосознанию из недр своего ландшафта, из «ландшафтно-интуитивной стихии». Каждая культура вырабатывает свой особый способ представления пространства, который и является ее «первосимволом». Этот «первосимвол» и лежит в основе внешних форм и определяет весь духовный уклад культуры.

Первосимволом «фаустовской» (западной) культуры является бесконечное пространство. Первосимволом аполлонической (античной) культуры служит измеряемое тело. Поэтому античное знание в отличие от западно-европейского считало подлинным бытием лишь бытие телесное, пластически оформленное. Отсюда небывалое развитие скульптуры, архитектуры, пантомим и масок в театре античности. Действительно, в театре Европы больший упор делался на не телесное выражение – отсюда развитие в европейском театре оперы, симфонической музыки.

Глубокую разницу между типами пространственной символики, свойственными античной и западной культуре, О. Шпенглер прослеживает на всех их внешних формах, которые являются лишь отдельными производными символами. Он сравнивает античную математику, физику, искусство с данными отраслями знания Европы.

По этим параллелям уясняется разница между античностью и Западом как двумя качественно разными культурными типами, в основе которых лежат два типа представления о протяженности – телесной и чисто пространственной. Тут есть основа для морфологического сравнения обеих культур в целях определения возраста западной культуры. По мнению О. Шпенглера, античной весне – дорике – соответствует западная весна – готика, античное лето – ионика – соответствует западному лету – барокко. Вот как сравнивает Шпенглер «одновременные» эпохи искусства:

Аналогичным образом О. Шпенглер сравнивает «одновременные» политические эпохи античности и Запада. Наполеона он считает «современником» Александра Македонского – оба символизируют начало эпохи цивилизации и соответственно упадок культуры.

Фаза цивилизации, наступившая для античности в 4 в. от Р.Х., когда эллинистическая душа сменилась римским холодным рассудком, на Западе наступает в начале XIX в. с ростом рационализации всей жизни, включая искусство и науку. Стоицизм в античности соответствует в этой связи социализму в Европе, так как оба означают стремление к рационализации всей жизни. «Стоицизм обращен к поведению отдельного лица, к его статуарному, чисто сиюминутному бытию, без всякой связи с будущим и прошлым или с прочими людьми. Социализм есть динамическая трактовка той же темы»

Так как стоицизм по О. Шпенглеру является явлением упадка, то и социализм по этой логике должен считаться явлением разложения. Следовательно, Европа движется к духовной смерти или переживает свой закат. Таким образом, логическим следствием исторического анализа корреляции гомологий предыдущих и современной культуры является утверждение о закате Европы и отказе от веры в безграничность развития западной культуры. Это есть безусловное пересечение с позицией Н.Я. Данилевского, сделанное, правда, под другим углом зрения, но только подтверждающее правоту славянофилов.

Помимо того любая цивилизация по О. Шпенглеру безрелигиозна. Это также созвучно критике славянофилами атеистическому настрою Западной Европы. При этом О. Шпенглер утверждает, что любая культура на ранних этапах проникнута религиозностью – своей самобытной религиозностью, — а в фазе цивилизации теряет это свойство. Он писал: «У каждой души есть религия. Это лишь иное выражение ее бытия. Все живые формы (цивилизацию О. Шпенглер считал мертвой формой – Авт.), в которых она выражается, все искусства, доктрины, обычаи, все метафизические и математические миры форм, каждый орнамент, каждая колонна, каждый стих, каждая идея в глубине глубин религиозны и должны быть таковыми. Сущность всякой культуры – религия; следовательно, сущность всякой цивилизации – иррелигиозность… Религиозна еще архитектура рококо, даже в самых светских своих творениях. Иррелигиозны римские сооружения, даже храмы богов… И, следовательно, иррелигиозными и бездушными являются и те этические миронастроения, которые относятся к языку форм мировых городов. Социализм есть ставшее иррелигиозным фаустовское жизнечувствование; свидетельством того служит ко всему прочему и то мнимое («истинное») христианство, о котором столь охотно твердит английский социалист»

Здесь возникает вопрос: насколько иррелигиозен сам Освальд Шпенглер? В его книгах почти нет упоминания о христианстве. Сочувственно о христианстве он говорит только тогда, когда пишет о России и о Ф.М. Достоевском, которого он очень ценил. Был ли сам О. Шпенглер по духу христианином? Думается, что нет. Мистицизм, которым проникнуты его творения, преклонение перед Ф. Ницше позволяют нам предположить, что О. Шпенглер склонялся к пантеистическим воззрениям, характерным неоязыческим кругам, учения которых которые были достаточно распространены в Германии начала ХХ в. Критикуя, зачастую совершенно необоснованно христианство, неоязычники пытались найти исконно германские верования, в которых якобы должен был содержаться в совершенной чистоте дух народа. Представители этих воззрений зачастую исповедывали радикально националистические взгляды. Этому кстати есть объяснение в «Закате Европы». О. Шпенглер утверждал, что «души старых культур в своих последних истончениях и на смертном одре ревнуют свое исконнейшее достояние, свою глубину формы и рожденный вместе с ними прасимвол»

Другим интересным сходством позиций двух мыслителей является учение о псевдоморфозе, который, по мнению О. Шпенглера переживала Россия со времен Петра Великого. Он писал об этом следующее: «Другой псевдоморфоз у всех нас сегодня на виду: петровская Русь…Вслед за.. московской эпохой великих боярских родов и патриархов, когда старорусская партия неизменно боролась против друзей западной культуры, с основанием Петербурга (1703) следует псевдоморфоз, втиснувший примитивные примитивную русскую душу в начале в чуждые формы высокого барокко, затем просвещения, а затем 19 столетия. Петр Великий сделался злым роком русскости. Припоминается его «современник» Карл Великий, планомерно и со всею энергией осуществивший то, чему ранее помешал своей победой Карл Мартелл: господство мавританско-византийского духа. Имелась возможность подойти к русскому миру на манер Каролингов или же Селевкидов, а именно в старорусском или же «западническом» духе, и Романовы приняли решение в пользу последнего… Примитивный московский царизм – это единственная форма, которая впору русскости еще и сегодня, однако в Петербурге он был фальсифицирован в династическую форму Западной Европы. Тяга к святому югу, к Византии и Иерусалиму, глубоко заложенная в каждой православной душе, обратилась светской дипломатией, с лицом, повернутым на Запад… Народу, предназначением которого было еще на продолжении поколений жить вне истории, была навязана искусственная и неподлинная история, постижение духа которой прарусскостью – вещь абсолютно невозможная»

А вот что писал немецкий мыслитель в другой своей книге «Пруссачество и социализм»: «Эта по-детски туманная и полная предчувствий Россия была замучена, разорена, изранена, отравлена «Европой», навязанными ей формами уже мужественно зрелой, чужой, властной культуры. Города нашего типа, указывающие на наш духовный уклад, были внедрены в живое тело этого народа… К 1700 году Петр Великий навязывает народу по западному образцу политический стиль барокко с его дипломатией, династической политикой, управлением и войском; к 1800 году переносятся сюда совершенно непонятные русскому человеку английские идеи в формулировке французских писателей, чтобы отуманить головы тонкого слоя представителей высшего класса; к 1900 году книжные глупцы из русской интеллигенции вводят марксизм, этот в высшей степени сложный продукт западноевропейской диалектики, об основах которого они не имеют ни малейшего понятия. Петр Великий перестроил истинно русское царство в великую державу … и таким образом нанес вред его естественному развитию. Интеллигенция … исказила примитивное мышление этой страны; свои смутные стремления к собственным, осуществимым в далеком будущем порядкам…превратила она в детские и пустые теории во вкусе французских профессиональных революционеров. Петровство и большевизм одинаково бессмысленно и роковым образом, благодаря русскому бесконечному смирению и готовности к жертвам, воплотили в реальную действительность ложно истолкованные понятия, созданные Западом, — Версальский двор и Парижскую коммуну»

Не правда ли, пересечение с тезисом Н.Я. Данилевского о «европейничании» русского высшего общества и об отрыве его от народных масс почти абсолютное.

Более того, в своей книге «Пруссачество и социализм» О. Шпенглер еще более однозначно высказался по этому вопросу. Сравнивая и противопоставляя два мира, две высоких культуры – западный мир и мир русский, он писал:

«Я до сих пор умалчивал о России; намеренно, так как здесь есть различие не двух народов, но двух миров. Русские вообще не представляют собой народа, как немецкий или английский. В них заложены возможности многих народов будущего, как в германцах времен Каролингов. Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся все длиннее. Разницу между русским и западным духом необходимо подчеркивать самым решительным образом. Как бы глубоко ни было душевное и, следовательно, религиозное, политическое и хозяйственное противоречие между англичанами, немцами, американцами и французами, но перед русским началом они немедленно смыкаются в один замкнутый мир»

Это – прямое развитие тезиса Н.Я. Данилевского, утверждавшего, что между различными странами Европы могут быть разногласия, конфликты, но враждебность к России и славянству объединяет казалось бы непримиримых противников, как было в Крымской войне, в войне за освобождение Болгарии.

И как резюме своих мыслей о России О. Шпенглер жестко, но, на наш взгляд во многом справедливо утверждает: «Мы не понимаем друг друга… И нет ничего обманчивее надежды на то, что русская религия будущего оплодотворит западную»

Вот кристаллизованное выражение идеи Н.Я. Данилевского о взаимоотношениях России и Европы. О. Шпенглер убежден, что на смену уходящей Европе придет молодая великая Россия, ментальные и тем более географические очертания которой ему неясны. Он лишь уверен в скором уничтожении европейских наростов на теле русской культуры – капитализма и большевизма. Видение роли России у О. Шпенглера порой исключительно мессианское, как у Ф.М. Достоевского. О. Шпенглер задается риторическим вопросом: «Что такое панславизм, как не западно-политическая маска, за которой кроется чувство великой религиозной миссии?»

И сам же дает ответ на этот вопрос: «Однако, будущее, скрытое в глубоких недрах России, заключается не в разрешении политических и социальных затруднений, но в подготовляющемся рождении новой религии, третьей из числа богатых возможностей в христианстве, подобно тому, как германско-западная культура начала к 1000 году бессознательно создавать вторую. Достоевский – один из идущих вперед глашатаев этой безымянной, но уже с тихой, бесконечной нежной силой распространяющейся веры… Русский дух отодвинет в сторону западное развитие и через Византию непосредственно примкнет к Иерусалиму»

Что касается политических воззрений О. Шпенглера, то тут следует выделить его взгляды на государство. Предсказывая приближающуюся гибель европейской культуры, О. Шпенглер искал пути если не предотвратить закат своей цивилизации, что, по его мнению, в сущности невозможно, то отодвинуть его и устранить общественные катаклизмы, связанные с явлением цивилизационной бифуркации. Оптимальным решением этой проблемы он считал максимальное укрепление института государства.

О. Шпенглер полагал, что кайзеровская Германия, в особенности Пруссия с ее военной дисциплиной общества была единственным реальным решением. Вот что он писал о прусской идее: «Прусский стиль требует не только примата большой политики над экономикой, ее дисциплинирования сильным государством…Прусская идея – это аристократический порядок жизни… Прусская идея направлена против финансового либерализма, равно как и против пролетарского социализма. Любая идея «массы» и большинства, все, что «слева», — противоречит ей… От этой идеи прусского существования будет исходить окончательное преодоление мировой революции»

При этом О. Шпенглер распространяет прусский идеал не только на саму Пруссию, но, подобно тому, как А. Меллер ван дер Брук призывал всех немцев стать большими пруссаками, чем сами пруссаки, он распространяет этот тип на всю европейскую культуру: «Не каждый пруссак, кто родился в Пруссии. Этот тип встречается повсюду в белом мире. Он лежит в основе настоящей формы национальных устремлений»

О. Шпенглер видит идеал сильного, авторитарного государства именно в Пруссии времен князя Бисмарка. Это корпоративное государство, где каждый трудится не для собственной наживы, а на общее благо. Причем прусский идеал способен реализоваться не только в самой Германии. О. Шпенглер пишет: «Прусская идея – это ощущение жизни, инстинкт, невозможность поступать иначе, это совокупность душевных, духовных… свойств, издавна ставших признаками расы, и именно для лучших и наиболее значительных ее представителей… В слове «пруссачество» заключено все, чем мы, немцы, обладаем, не в области неопределенных идей, желаний, фантазий, а в смысле воли, задач, возможностей, определяющих судьбу нации… Прусский элемент как определенная совокупность чувства реальности, дисциплины, корпоративного духа и энергии – это залог веры в будущее…»

Таким образом мы видим, что О. Шпенглер отнюдь не был пессимистом. Если к таким странам, как Франция, Италия и их будущему он относится глубоко пессимистически, к Англии он относится откровенно враждебно, считая английский дух враждебным прусскому, ведущим всю Европу в погибель, то в отношении Германии он смотрит в будущее с оптимизмом. Недаром вслед за «Закатом Европы» из под его пера вышла небольшая книга «Пессимизм? Ответ моим критикам». В ней он опровергает подозрения своих оппонентов, будто он смирился с исходом европейской истории.

На основе этого О. Шпенглер ввел в обиход понятие «аристократического цезаризма» — спасительной для европейской цивилизации государственно-политической системы, в которой не будет политических партий, где основной упор будет делаться на внешней политики, и, соответственно, главной целью будет являться сохранение доминирующего положения в мире перед лицом наступающих более молодых культур, в частности «русско-сибирской культуры», то есть восточнославянского культурно-исторического типа. Национальный вождь в системе аристократического цезаризма будет в первую очередь опираться на армию как на особую касту, в наиболее чистом виде сохраняющую консервативные настроения относительно идеи государства и предназначения в нем человека. Вообще партийная система подвергается у О. Шпенглера жесточайшей и зачастую здравой критике. Партийную систему он считает порождением ненавистного им английского духа – духа морских торговцев и викингов.

В этой связи следует заметить, что критику партийной системы наряду с консервативными революционерами осуществляли и многие представители русской политической мысли правого толка. Оказавшись в эмиграции, они зачастую сотрудничали с теми же младоконсерваторами. Особое место среди объектов их критики занимал парламентаризм – «великая ложь нашего времени», как назвал его Константин Победоносцев. Среди таких мыслителей в первую очередь следует выделить И.А. Ильина. Его теория формальной и творческой демократии одновременно продолжает традиции почвенничества, и весьма близка взглядам О. Шпенглера. По мнению И.А. Ильина, формальная демократия существовала и существует как в СССР (Российской Федерации), так и в странах Запада. Она основана на механическом понимании государства и политики. При этом каждый гражданин страны имеет право голоса, существует множество партий, «ловящих» эти голоса. При голосовании же многие избиратели просто не отдают себе отчета в своем решении. Для того, чтобы определиться, за кого голосовать, надо досконально изучить программы партий, что требует много времени. Избиратели или живут мнением большинства, или голосуют «просто так». Такая система дает дорогу во власть «политическим доктринерам» всех мастей. Более того, зачастую при такой системе, активное меньшинство диктует свою, зачастую непродуманную, волю большинству. Для наглядного примера возьмем президентские выборы в какой-нибудь стране. Предположим, к избирательным урнам пришло 60 % избирателей. А бывает, что приходит и того меньше. Кроме того, в некоторых регионах России по местному законодательству выборы считаются действительными при явке 25 % избирателей. Выборы состоялись. За победителя проголосовало, предположим, 55 % избирателей. Всенародно избранный президент дал присягу на верность государству. Теперь подсчитаем, сколько в реальности процентов населения выразило ему доверие. За кандидата отдали голоса 55 % из 60 % проголосовавших. Таким образом, это значит, что за него высказалось немногим более 30 % всех потенциальных избирателей и менее 20 % населения всей страны – т.е. включая несовершеннолетних, кому кстати тоже небезразлично, куда поведет страну новый лидер. 20% — какое же это большинство? Такова формальная демократия.

Альтернативой формальной демократии И.А. Ильин считал демократию творческую, авторитаризм — т.е. обновленную монархию, «народную монархию», как ее называл И.Л. Солоневич, монархию, очищенную от чужеродного бюрократического нароста, от «европейничания». Аналогичные устремления высказывал и О. Шпенглер. Только он видел идеал власти в харизматическом лидере нации – типа генерала Франсиско Франко в Испании, профессора Салазара в Португалии, Корнелио Кодряну и Хорио Симы в Румынии, короля Александра Первого Объединителя в Югославии.

Следует сказать, что И.А. Ильин был отнюдь не одинок в своих оценках сущности западноевропейской демократии. Вот мнение другого деятеля русской эмиграции – военного историка А.А. Керсновского, высказанное им в отношении событий 1905 года в России: «…Подводя итог русской либерально-революционной общественности, мы можем ее политические методы характеризовать партийностью и доктринерством. Партия и партийная программа представляла для нее святую святых. Русский «общественник»… твердо верил в непогрешимость своих партийных догматов. Вне партии для него ничего не существовало. Не партия служила интересам страны, а страна должна была служить интересам партии. Если программа расходилась со здравым смыслом и требованиями жизни, то виноват был здравый смысл и требования жизни… Доктринерство общественности вытекало из ее неопытности в государственном строительстве. Все свои познания в этой области она (общественность – Авт.) черпала из иностранной парламентской практики, наивно считая западноевропейский парламентаризм верхом совершенства и мечтая подогнать под те же образцы и Россию… Во всеоружии своих теоретических познаний передовая русская общественность сгорала властолюбием…Никто из этих самонадеянных доктринеров не сомневался в возможности и даже легкости управления громадной страной по самоучителю, к тому же заграничному»

Нельзя пройти мимо еще одного важного тезиса О. Шпенглера – противопоставления немецкого и английского духа. Хотя мыслитель и относил Англию и Пруссию в одну западноевропейскую культуру, он проводил резкую границу между этими странами и народами. Прасимволом Англии он считал викингов, морских торговцев, следовательно меркантилизм, прасимволом Пруссии – монашеские и духовно-рыцарские ордена и следовательно альтруизм и дисциплину. Из различий этих прасимволов и вытекают глубинные различия в политике и мировоззрении этих народов: «Тем не менее, обе великие мировые идеи продолжают, как и прежде, стоять друг против друга: диктатура денег – и организации, мир как добыча – и как государство, богатство – и авторитет, успех — и призвание… Социалистическая монархия – ибо авторитарный социализм монархичен, самая ответственная должность в грандиозном организме, место первого слуги этого государства, по выражению Фридриха Великого, не может быть отдано в распоряжение частного карьеризма – такова идея, которая медленно созрела в мире фаустовского человека и издавна воспитывала для себя особый человеческий тип. Это единство, в котором каждый, в зависимости от своей социалистической ценности, своего таланта в области добровольной дисциплины на основе внутреннего превосходства, своих организационных способностей, добросовестности и энергии, своего чувства духовной общности с другими становится на подобающее ему место»

О. Шпенглер считал, что в английском духе царил индивидуализм, меркантилизм, в то время как в прусском духе – коллективизм, стремление принести пользу государству. По сути дела такое противопоставление Англии и Пруссии очень похоже на противопоставление России и Европы, все грехи Европы, увиденные славянофилами, видны и в критике Шпенглером Англии, все достоинства славянского культурно-исторического типа – так же хорошо различимы в идеализации прусского духа.

Следует заметить, что понятие «социализм» Шпенглер понимал по-особому. Он писал: «Этический социализм – это в пределе достижимый максимум определенного жизнечувствования, находящегося под аспектом целей… Этический социализм – вопреки иллюзиям своего переднего плана – не есть система сострадания, гуманности, мира и заботливости, а есть система воли к власти. Все прочее – самообман. Цель его исключительно империалистическая: общее благо, но в экспансивном смысле, благотворительность, направленная не на больных, а на энергичных… Социалист – умирающий Фауст второй части – есть человек, одержимый исторической заботливостью, будущим, воспринимаемым им как задача и цель, по сравнению с которыми минутное счастье выглядит презренным… Третье царство (сравни Третий Рейх А. Меллера ван ден Брука – Авт.) – это германский идеал, вечное завтра, с которым связали свою жизнь все великие мужи, от Иоахима Флорского до Ницше и Ибсена – стрела тоски по другому берегу, как говорится в Заратустре»

В свете противопоставления прусского и английского духа О. Шпенглер приходит к выводу, очень похожему на тезис Н.Я. Данилевского о европейничании. Действительно, он считает, что немецкая интеллигенция и отчасти дворянство попали под влияние английского стиля жизни. Ярчайшим примером этого О. Шпенглер считал партийную систему и парламентаризм, утвердившийся в Германии после Версальского мира. Собирательным образом немецкого обывателя «Михеля», копирующего иностранные стили жизни и мышления, О. Шпенглер описывает так: «Это вечные провинциалы, простодушные герои немецких романов, трактующих о внутреннем «Я», которые отличаются полным отсутствием каких бы то ни было реальных способностей, это «порядочные» люди, члены всяких союзов, любящие выпить в компании, члены парламентов, недостаток собственных способностей они принимают за изъян в государственных учреждениях… Пассивная склонность к английскому либерализму с его враждебным отношением к государству, которому они охотно подражают, игнорируя напряженную инициативу англичанина, проявляемую им также и в политической области; мещанское стремление к итальянско-французской системе мелких государств, благодаря которой…вырос класс партикуляристски настроенного бюргерства, не мыслящего дальше ближайшего соседа и принимающего порядок как нечто враждебное культуре, не обладая в то же время способностью привить себе дух этой культуры… Все эти черты чего-то непрактичного, провинциального, глупого, но честного, бесформенного без надежды когда-либо быть оформленным, устарелого и душевно неплодотворного, убийственного, приводящего к измельчанию и тянущего вниз, являются внутренним врагом каждого немца в отдельности и всех немцев вместе как нации»

Таким образом, мы видим аналогичное критике Н.Я. Данилевским европейничания русского высшего света негативное отношение О. Шпенглера к поведению немецкого третьего сословия и интеллигенции, увлекающихся чужыми формами и поэтому враждебно относящимся к собственному жизненному стилю.

О. Шпенглер полагал, что к двадцатым годам уже начиналась эпоха аристократического цезаризма. Он писал: «Это начало цезарзма. В английских выборах 1918 года он уже обозначился. Мы его тоже не избегнем. Он – наша судьба, точно также, как и судьба Рима и Китая, как судьба всех созревших цивилизаций»

Корреляция теорий Н.Я. Данилевского и Освальда Шпенглера

Читал ли Освальд Шпенглер «Россию и Европу» Н.Я. Данилевского, является ли его морфология мировой истории списком с теории культурно-исторических типов? На данный вопрос в настоящее время ответить достаточно трудно. Немецкий перевод «России и Европы» вышел в свет в 1920 г., после того, как был опубликован первый том «Заката Европы», когда О. Шпенглер был уже близок к завершению второго тома своего фундаментального труда. Возможно, О. Шпенглер был знаком с идеями Н.Я. Данилевского из французского перевода «России и Европы» (1893 г.), однако никаких указаний у самого автора нет. Впрочем, некоторые исследователи О. Шпенглера, в частности Д. Фелькен, указывают даже на то, что под влиянием Ф.М. Достоевского О. Шпенглер учил русский язык, соответственно не исключено, что он мог прочитать «Россию и Европу» в подлиннике

Впрочем, Питирим Сорокин утверждал, что О. Шпенглер был знаком с «Россией и Европой» Н.Я. Данилевского, но, к сожалению, не приводил никаких доказательств этого. Однако, несомненным связующим звеном между философией почвенничества в России и младоконсерваторов в Германии является творчество Ф.М. Достоевского, с которым последние были прекрасно знакомы благодаря подвижничеству семьи Мережковских и Артура Меллера ванн дер Брука, фактически открывшего Германии русского гения.

Однако, на наш взгляд, это не дает основания обвинять О. Шпенглера в плагиате. Ни у кого не может быть монополии на истину. Безусловно, приоритет в раскрытии законов культурно-исторических типов навсегда останется за Н.Я. Данилевским. Концепция же О. Шпенглера – это параллельный путь познания этой проблемы, предпринятый, однако, не без влияния русской традиции. Законным первооткрывателем теории культурно-исторических типов является Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер же развил, дополнил применительно к немецким условиям многие мысли, высказанные ранее славянофилами и почвенниками.

На основе сравнения учений Н.Я. Данилевского и О. Шпенглера нами установлено, что это – похожие варианты культурно-исторической морфологии, вышедшие из идеалистической традиции европейской и русской (применительно к Н.Я. Данилевскому) философии и достижений естествознания. Культурная морфология О. Шпенглера как более поздняя является более сложной и многогранной. Этим объясняется наличие существенных отличий наряду с зачастую феноменальными сходствами.

Эта новая периодизация истории была предпринята Н.Я. Данилевским почти за 50 лет до теории О. Шпенглера. В отличие от Н.Я. Данилевского, теория О. Шпенглера более разработана, в «Закате Европы» автор не только пытается показать самостоятельность каждой культуры (= культурно-исторический тип), но и проиллюстрировать гомологичность различных фаз их развития. Тем самым утверждается, что ход развития культур однородный, но их внутренне содержание различно и несводимо друг к другу. У Н.Я. Данилевского подобного момента в такой тщательной проработке не присутствует, хотя и у него наряду с признанием самостоятельности развития каждого культурно-исторического типа имеется в зачаточном состоянии также принцип гомологии фаз, на основе которого он подобно О. Шпенглеру делает попытки научного предсказания судьбы еще развивающихся культур.

Важнейшими различиями между двумя концепциями являются следующие. Методология О. Шпенглера, перетекающая подчас в гносеологию, сложилась под определяющим влиянием И.В. Гете и Ф. Ницше. Своеобразно изменяя и трактуя их воззрения, О. Шпенглер различает историю и природу на «живую» и «мертвую». Соответственно он разделял историческое познание, использующее интуитивный метод, и естественно-научное познание с его каузальным методом. Метод исторического исследования у О. Шпенглера – поиск гомологий фаз различных культур и морфологий.

У Н.Я. Данилевского этого методологического дуализма нет. В своих исследованиях он использует морфологический метод Кювье наряду с методом аналогий. У него нет «морфологической физиономики» О. Шпенглера.

Культурная методология О. Шпенглера местами переходит в культурную метафизику. «Культурные души», первоначально играющие роль методологического принципа для объединения всех культурных явлений, фактически превращаются в метафизические сущности. Таким образом, можно говорить о наличии у О. Шпенглера в зачаточном состоянии своего рода спиритуалистической метафизики культур.

Тут прослеживается двойственность позиции О. Шпенглера. Одновременно он выражает и материалистическое мнение о возникновении культуры из лона материнского ландшафта, с которым она органически связана всю жизнь. Натуралистический характер общей философской позиции О. Шпенглера виден в уподоблении культуры растительному организму, из чего возникает его детерминированность культурно-духовной жизни.

У Н.Я. Данилевского нет выраженной культурной метафизики, своим культурно-историческим типам он не придавал метафизической нагрузки. Вообще его теория носит в большей степени прикладной характер, подчиненный его политическим панславистским взглядам, хотя необходимо признать, что политически воззрения О. Шпенглера также органично связаны с его культурной метафизикой.

Важным моментом, отличающим теорию О. Шпенглера, является то, что он – человек факта, конкретные факты, определяющие историю, чрезвычайно волнуют его. Это – несомненное влияние Ф. Ницше. О. Шпенглер писал об этом: «…Лишь человек действующий, человек судьбы, живет в конечном счете в действительном мире, в мире политических, военным и экономических решений, в котором не принимаются в расчет понятия и системы. Славный выпад здесь ценнее славного вывода, и вовсе небезосновательно то презрение, с которым воины и государственные деятели (читай: Ф. Ницше – Авт.) во все времена относились к чернильным крысам и книжным червям, держащимся мнения, что мировая история делается ради духа, науки или даже искусства… В истории западной мысли вполне могло не быть Наполеона, а в действительной истории Архимед со всеми своими научными открытиями сыграл, быть может, менее значительную роль, чем тот воин, который зарубил его при взятии Сиракуз»

Для Н.Я. Данилевского же исторической реальностью являются его культурно-исторические типы, которые он считал реальнее, чем человечество вообще, но вместе с тем они у него органически связаны, так как способны взаимодействовать друг с другом. О. Шпенглер такой подход отвергал. Он прямо писал: «Никаким органическим единством группа высших культур не является»

Есть еще два существенных различия между Н.Я. Данилевским и О. Шпенглером – в области самой задачи исторического исследования и в культурной характерологии. Основная задача морфологического исследования О. Шпенглера – вскрыть морфологическое родство между проявлениями данной культуры в различных областях для того, чтобы определить ее духовный облик, с другой стороны он ищет морфологическое родство между «одновременными» фазами различных культур.

У Н.Я. Данилевского присутствует в структурированном виде лишь аналогия фаз. Морфологического родства между всеми явлениями конкретных культурно-исторических типов Н.Я. Данилевским не установлено. В задачу его исторического исследования это попросту не входит. В этом оба мыслителя расходятся, что обусловлено различным подходом к цели исследований и к определению самого понятия «культуры».

Каждая отдельная культура характеризуется у О. Шпенглера определенной пространственной символикой, первосимволом, лежащим в основе ее внешних форм, определяя весь ее дух. Этой пространственной символики культур у Н.Я. Данилевского не прослеживается.

Наконец, закон развития культуры О. Шпенглер уподобляет гетевскому закону метаморфоз растений, что является как бы прообразом всякого органического и культурного развития. Продукты культурного творчества О. Шпенглер трактует как морфологически родственные.

У Н.Я. Данилевского нет взгляда на культурно-исторические типы как на духовные индивиды. Он не ищет морфологического родства между всеми конкретными проявлениями культурно-исторического типа во всех областях.

Таким образом, можно говорить о наличии существенных отличий между культурными морфологиями О. Шпенглера и Н.Я. Данилевского, что однако не затмевает их существенного сходства. Большой заслугой Н.Я. Данилевского является то, что он за полвека до О. Шпенглера сформировал все основные культурные воззрения последнего – культурный плюрализм, фазы культур, принципы аналогии. Все эти моменты присутствуют как у Н.Я. Данилевского, так и у О. Шпенглера.

Это свидетельствует о духовном родстве идеалистических традиционалистских течений как в Германии, так и в России как безусловных духовных лидерах германо-романского и славянского культурно-исторических типов.

Александр Камкин

Освальд Шпенглер (1880-1936) - видный немецкий мыслитель-иррационалист, автор двухтомного исследования «Закат Европы», в которой он предсказывал падение западноевропейской цивилизации. Историко-культурная концепция Шпенглера строится на сопоставлениях, соотнесении и, большей частью, антиномичном противопоставлении «культуры» и «цивилизации».

Как известно, Шпенглер выделяет в мировой истории восемь культур, достигших исключительной высоты развития, пришедших к наиболее полному развертыванию своих возможностей: это античность и Западная Европа, арабская культура, Египет, Вавилон, Индия, Китай и культура майя. Это культуры завершенные, полностью осуществившие свои возможности. Их существование в разные времена на самых отдаленных территориях планеты для Шпенглера свидетельство не единого мирового исторического процесса. Напротив, оно неоспоримо свидетельствует о бессмысленности самого этого понятия, об отсутствии истории в этом смысле, истории как процесса. Оно свидетельствует о единстве проявлений жизни во вселенной во всем ее многообразии.

Итак, в большем объеме, в наиболее обобщенном употреблении, «культура» у Шпенглера - это сложившийся в веках исторический индивидуум, историко-культурная целостность. В последующей научной традиции Запада за подобными историко-культурными единицами закрепляется название «цивилизация».

В другом употреблении понятие «культура» у Шпенглера отличается от данного определения, прежде всего объемом: это - единая (и единственная) культура того же исторического целого, но до той границы, которая, в пределах этого целого, отделяет ее от цивилизации.

Термином «цивилизация» Шпенглер обозначает исключительно поздний этап развития единой культуры, который он расценивает как «логическую стадию, завершение и исход культуры». Цивилизация - последняя, неизбежная стадия всякой культуры. Она выражается во внезапном (органически обусловленном, возрастном) перерождении культуры, резком надломе всех творческих сил, переходе к переработке уже использованного историей материала, отживших форм.

В этом втором значении «культура» - становление творческих возможностей, расцвет, линия подъема. Культура (и затем «цивилизация» как нисходящая линия развития) совпадает у Шпенглера с «историей» и «обществом». Цивилизация, обладая одними и теми же признаками во всех культурах, есть симптом и выражение отмирания целого как организма, затухания одушевлявшей его культуры, возврат в «небытие» культуры, в не образующий более культурной индивидуальности этнический хаос.

Шпенглер выступает против концепции единого «всемирного» исторического процесса, единой линии эволюции человечества, как проходящего (при всемирно-исторической точке зрения) последовательные этапы развития. Вместо монотонной картины линейнообразной всемирной истории Шпенглер видит феномен множества мощных культур.

Теории единства и преемственности процесса мировой истории как общей картины развития человечества Шпенглер противопоставляет свое учение о множестве завершенных, разобщенных в пространстве и во времени цивилизаций («культур»), равноценных по предельной полноте осуществленных в них возможностей и достигнутому совершенству выражения, языка форм.

Диалектика развития каждой культуры, полагает Шпенглер, сводится к прохождению культурно-историческим единством тех стадий, которые в своем развитии проходит живой организм: детство, юность, зрелость, увядание (весна-лето-осень-зима). Неминуемость, закономерное наступление и чередование этих стадий делает периоды развития всех культур абсолютно тождественными, длительность фаз и срок существования самой культуры - отмеренными и нерушимыми.

Исходя из этого, Шпенглер создает своеобразную концепцию «одновременности» явлений, отделенных промежутками в тысячелетия; для обозначения этой «одновременности» Шпенглер, придерживавшийся органицистских теорий и применяющий к развитию общества понятия, заимствованные из биологии, использует термин «гомология».

Выделяя следующие фазы развития: мифо-символическую раннюю культуру, метафизико-религиозную высокую культуру и позднюю, цивилизационную культуру, Шпенглер стремится на историческом материале показать «параллельно-одновременный» характер прохождения культурами этих стадий, их «параллельно-одновременный» становящийся характер, надежность гомологий как метода исторического познания. В этом представлении выражается шпенглеровская идея развития.

Итак, развитие культуры Шпенглер представил в своей философско-исторической концепции согласно циклической теории. Концепция Шпенглера отразила крутой исторический перелом нашего времени, вобрав в себя черты острого кризиса исторического сознания на Западе. «Цикличность» в философии истории Шпенглера - прежде всего продукт глубокого исторического скепсиса, отрицание идеи преемственности развития, прогресса.

Другое употребление Шпенглером понятия «культура» также должно служить опровержению теорий единого поступательного движения в истории, социального прогресса, однако уже в другой взаимосвязи: в соотнесении с понятием «цивилизация» (антиномия «культура - цивилизация»).

Шпенглер выступил против принятой в европейской историографии трехчленной периодизации истории, против той самой концепции всемирно-исторического процесса. Утверждая наличие восьми равно совершенных по полноте осуществления историко-культурных единств, Шпенглер замечает, что ни одно из них не занимает преимущественного положения, все они имеют одинаковое значение в общей картине истории. И все же предпочтения самого Шпенглера отданы в первую очередь не морфологии культур как таковых, но той «логике» истории, согласно которой возникают и исчезают эти миры культур, характеру исторического времени.

Концепция замкнутых циклов у Шпенглера в силу этого весьма специфична: замкнутость «размыкается» на определенной - последней стадии, поскольку, хотя облики культур у Шпенглера как нельзя более индивидуализированы и группируются вокруг совершенно различных (возникающих лишь однажды в истории) «прасимволов», фазы завершения культур при этом тождественны: черты цивилизации во всех культурах совпадают.

Сам метод исторических сопоставлений различных культур (аналогий и гомологий) говорит о невозможности последовательно придерживаться идеи обособленности культуры: без исторических сравнений невозможно углубленное понимание собственной эпохи. Аналогия - основной метод, используемый Шпенглером.

Всю историческую картину он строит «контрапунктически» (по его собственному выражению): на параллелях, сопоставлениях, ассоциативных связях, «одновременности» событий, периодов в различных культурах, их одинакового положения относительно известных общих фаз.

Метод Шпенглера ориентирован, прежде всего, на выявление неповторимой специфики исторических индивидуумов. При этом Шпенглер конкретно ориентируется на действительно уникальное в мире культуры.

Прообразом исторического синтеза для Шпенглера послужила, как известно, идея прафеномена, вокруг которого в морфологии истории Шпенглера организуется и развивается культурный организм. Движение, по Шпенглеру, повторяя в гиперболических формах фазы биологического развития, выступает как общий метафизический принцип, а не как понятие историко-эволюционной теории.

Шпенглер ясно формулирует свой метод как объемлющий культуру в качестве «органического единства, обладающего определенной структурой» и «строго симметрическим строением». Структурно-системный подход к сфере феноменов культуры Шпенглер зовет морфологией. С одной стороны, путем своего «органического» метода Шпенглер стремится почувствовать и выразить полноту единичных проявлений человеческой истории, изменчивость форм, неповторимость самого движения.

Однако столь же важно было Шпенглеру доказать повторяемость всего в истории. Чтобы утвердить подобную повторяемость отнюдь не диалектического характера, ему приходится становиться на путь предельной формализации культурных эпох, заниматься однотипной периодизацией, структурные «срезы» целиком переносить из тысячелетия в тысячелетие, равно применять одну и ту же хронологическую «таблицу» к разным культурам.

В своей концепции Шпенглер отводит исключительное место специфике культуры как порождающей универсальную систему символики. Культура выражает себя в определенных образных или идейных структурах, символах. Облик культуры настолько един в своей символичности, что прасимвол определяет собой все: через его правильное вычленение мы найдем подход к сущности данной культуры и проследим эту сущность до конца, до наиболее индивидуальных проявлений.

Задача «морфологии мировой истории», по Шпенглеру, - дать универсальное, глобальное объяснение всего (путем указания на один, основной символ), накинуть на всю картину жизни и деятельности эпохи сеть символики, обозначить все узлы смысловых «сцеплений», чтобы сомкнулись все символические ряды.

Выявление символического строя - это для Шпенглера, прежде всего, способ смысловой организации эпохи. «Символ» Шпенглера рельефен, ярок, объемен, впечатляющ. Это - статуарность «тела» (символ античного мира), щемящее чувство от беспредельного субъективно переживаемого «пространства» (Западная Европа), то неведомое, что всегда таит в себе «дорога» (Египет). Единая линия развития культуры – это осуществление прасимвола.

Что значит, например, «пространство» как символ тысячелетия западноевропейской культуры? Шпенглер в своих символических «рядах» постоянно проясняет это понятие как направленность в даль, устремленность в бесконечное, это пространство, тяготеющее к бесплотности.

Концепция Шпенглера, отражавшая глубокий пессимизм немецкой нации после поражения в Первой мировой войне, встретила бурный положительный отклик на родине. Ученые же крупнейших научных центров тогдашней Европы – Англии и Франции – первоначально отнеслись к ней крайне неприязненно. Господствующие в этих странах-победительницах умонастроения были совсем иными, что и не позволило должным образом оценить теоретические построения Шпенглера. Потребовались многие годы научного осмысления, изменения социально-политической реальности мира, чтобы взгляды крупнейшего немецкого мыслителя были по достоинству оценены.